— Пожалуйста.
У меня к Баранову один-единственный вопрос. Почему он жив? Почему не погиб от рака? Почему здоровый и невредимый стоит сейчас передо мной? Что случилось? Что спасло его?
В зале тихо. Зал ждет моего вопроса.
— Вы давно женаты, Баранов? — неожиданно спрашиваю я.
Судья удивленно посмотрела на меня, подняла бровь.
Еще строже нахмурился прокурор Гуров.
Белобрысый мальчишка адвокат весь напружинился. Он старается отгадать, какой же подвох спрятан в моем странном вопросе.
Радостно заморгал Рукавицын. Ему интересно!
— Десять лет уже, — растерянно пояснил Баранов. Он тоже не понимает, зачем мне надо это знать.
— Спасибо, — сказал я. — Нет больше вопросов.
Глава пятая
Я бы затруднился сейчас достаточно четко объяснить, почему спустя две недели после встречи с прокурором я начал все-таки в лаборатории опыты над пауками Рукавицына.
Устал быть врачом, богом, заранее знать Нинину судьбу и не иметь права на чудо, на невероятность?
Верил: а вдруг Рукавицын все-таки поможет Нине?
Нет. Может быть, иногда. Очень редко. В минуты полной безнадежности.
Но Рукавицын меня заинтересовал. Сам по себе. Как субъект, как человеческий тип, как личность.
Он стал вдруг мне крайне любопытен.
Я пытаюсь припомнить, когда впервые явился ко мне в лабораторию Рукавицын. Кажется, неделя проа после разговора у прокурора. Или две... Рукаицын пришел сам, безо всякого приглашения, по-хозяйски уселся в кресло и дружески объяснил:
— Хочу вот, чтобы наука проверила.
— Что именно?
— Препарат мой.
Я представлял себе мрачного кудлатого мужчину, а передо мной сидел молодой добродушный парень в очень чистой украинской рубахе и сандалиях на босу ногу.
— О каком препарате идет речь? — осведомился я.
— Разве прокурор вам не говорил? — Рукавицын искренне удивился.
— Говорил о каких-то пауках, которые гниют на солнце.
— Оно и есть! — радостно подтвердил Рукавицын. — Продукт аутолиза.
Он сидел, непринужденно обняв подлокотники кресла, закинув ногу на ногу, и в этом простом парне мне вдруг почудилось что-то барственное.
— Скажите, Николай Афанасьевич, — спросил я, — откуда такая странная идея — пауков растворять?
— Почему странная? — сказал он. — Примочки из заспиртованных змей и пауков у нас в Средней Азии бабки давно уже прикладывают к открытым ранам.
Действительно, я что-то слышал об этом.
— А онкология при чем?
Рукавицын снисходительно засмеялся:
— А разве она, онкология, из другого теста? Мой препарат перетряхивает клетки в организме, и опухоль рассасывается. Вот и все.
Он произнес это без тени сомнения.
— Кто вам сказал такую чепуху? — спросил я.
— Чепуха не чепуха, а рассасывается, — уверенно подтвердил он.
— Я смотрел истории болезни Поповой и Баранова. Неубедительно, Николай Афанасьевич! Никаких доказательств.
— Посмотрите другие, — добродушно предложил он. — Дело верное, Евгений Семенович, я вас не обманываю. Честное слово.
Это «честное слово» особенно меня умилило.
— Есть такая книжка «Апробация лекарственных средств» профессора Гнедича, — сказал Рукавицын. — Там написано: даже если в двух случаях из ста помогает противораковый препарат, он заслуживает внимания. Так у меня же гораздо больше случаев!
— Гнедич пишет об опытах на животных.
— Лучше же, когда людям помогает! — возразил он.
Рукавицын совсем не был похож на обозленного борьбой и неудачами фанатика. Он скорее смахивал на веселого рыночного торговца, бойко пристраивающего свой товар.
Такого открытого и симпатичного шарлатана я еще не встречал.
— Небось за лечение и деньги берете? — спросил я.
— Беру, — простодушно согласился он. — А почему не брать. Ко мне не бедные ходят. Зачем я им должен оказывать снисхождение?
— Интересно, почем?
— Флакон? Десятка.
Рукавицыну, видимо, показалось, что я не одобряю цену.
— Ей-богу, недорого, Евгений Семенович, — уверил он. — Как раз по себестоимости. Во-первых, риск: ядовитый паук может до смерти укусить. Во-вторых, завгорздравом Боярский все время грозится посадить в тюрьму. Я же должен себя компенсировать?
Взгляд у него был ясный, чистый, бесхитростный.
— Прокурор Гуров сказал, что наука заинтересуется, поможет. А вы вот гоните! — Он необидно улыбнулся.
Не упрек, не укоризна — детское недоумение сквозило в его улыбке.
— Я ничего не обещал Гурову.
— Не знаю, Евгений Семенович... Прокурор велел, я пришел.
Он искренне не понимал, чего это я сопротивляюсь.