Тут Рукавицын вызывающе улыбнулся.
Он сидел спокойно, обе ладони выложив на барьер. Только чуть-чуть побледнел.
Боярский с минуту разглядывал его. Не как живого человека. Как вещь. Как музейный экспонат. Как среду под микроскопом.
— Посмотрите, товарищи судьи, какие опасные черты сконцентрировал в себе подсудимый, — сказал Мартын Степанович. — И дремучее невежество, и жажда наживы любой ценой, и нечистоплотность во всех смыслах этого слова, и беспримерный цинизм, с которым он, убивший троих людей, сам потребовал суда над собой, и самонадеянная глупость, ибо лишь очень самонадеянный и глупый человек мог рассчитывать выглядеть на этом процессе спасителем и героем.
Я думал, на том Мартын Степанович и закончит.
Но он сказал все-таки:
— И еще я хочу добавить, товарищи судьи... Закон, служебный долг требуют от каждого из нас пресекать шарлатанство, знахарство на корню, в самом начале, не дожидаясь трагических последствий... Но, к сожалению, — Боярский не смотрел сейчас ни на прокурора Гурова, ни на меня, — но, к сожалению, встречаются среди нас ответственные работники, которые руководствуются не законом, не своим служебным долгом, а только личными пристрастиями, умозаключениями... Таким товарищам, видимо, крайне лестно считать себя добренькими меценатами, покровителями шарлатанов и знахарей... Мне тяжело говорить, но сказать надо. Если бы с Рукавицыным не нянчились долгое время, не относились к нему снисходительно, примиренчески, если бы судебный процесс состоялся еще год назад, как того требовал горздрав, не было бы сегодня трех смертей... Да, товарищи судьи, не было бы! Никуда от этого не денешься. Три человеческие жизни — вот цена, заплаченная за покровительство знахарю.
У Ивана Ивановича Гурова медленно розовеет шея.
— Кончаю, товарищи судьи, — сказал Боярский. — Не я сегодня общественный обвинитель на процессе. Профессор Костин, не сомневаюсь, от имени науки предъявит свой счет подсудимому. — Мартын Степанович впервые наконец взглянул на меня. — Но как свидетель я свидетельствую о той страшной опасности, которую несет всем нам подсудимый. Три его жертвы мы уже знаем. А сколько их могло еще быть, не останови мы наконец преступную руку знахаря?
Теперь Боярский замолчал.
Тишина была в зале.
Судья кивнула ему в третий раз: очень, очень правильно, Мартын Степанович.
— У прокурора есть вопросы к свидетелю? — спросила она.
Боярский выжидательно покосился на Гурова.
— Нет вопросов, — сухо сказал Иван Иванович.
— У общественного обвинителя?
— Нет вопросов, — сказал я.
— У защиты?
— Да, у меня есть вопрос к свидетелю Боярскому, — нетерпеливо, почти радостно объявил адвокат.
Он еще совсем молод. Белобрыс. Выпуклый лоб, глаза чуть навыкате. Лицо школьника-драчуна.
— Товарищ свидетель, — сказал адвокат, — вы совершенно правы. Сегодняшний процесс необычен. Его воспитательное значение неоспоримо. Мы должны позаботиться, чтобы вынесенный приговор убедил каждого, кто находится здесь, в зале. Если присутствующие не будут убеждены, что знахарь осужден справедливо, правильно, то о каком воспитательном воздействии может идти речь?
— Это вопрос к свидетелю? — поинтересовалась судья.
— Виноват! — Адвокат склонил голову. Энергия чувствовалась в каждом его движении. — Виноват! Я только хотел оттенить чрезвычайно существенную сторону сегодняшнего процесса...
Боярский равнодушно рассматривал белобрысого парня. Вряд ли Мартын Степанович воспринимал его всерьез.
— Товарищ свидетель, — сказал адвокат, — здесь в судебном процессе, мы слышали, выступали пациенты Рукавицына — Попова и Баранов. Они уверены, что препарат вылечил их от рака, спас им жизнь. Разумеется, — он предостерегающе поднял руку, — я отлично понимаю, что эти люди могут ошибаться, заблуждаться, приписывать препарату свойства, которых у него вовсе нет... — Выставленной вперед ладонью адвокат как бы продолжал защищаться от напрасных, необоснованных иллюзий Баранова и Поповой. — И все-таки сам факт неожиданного излечения людей, от которых медицина отказалась или почти отказалась, — он это проговорил скороговоркой, без нажима, — очевидно, привлек к себе внимание врачей города? Горздрав, надо полагать, провел всестороннее исследование вылеченных людей с целью установить истинную причину их выздоровления?