Боярский не произнес ни слова. Молчал и слушал.
— Наш с вами научный язык публика не поймет, Мартын Степанович. Сложнейшие проблемы онкологии на пальцах не изобразишь. В переполненном зале мы с вами кто будем? Немые! А у Рукавицына с залом — один, общий язык. Растворил пауков в банке — и пожалуйста, больные здоровы. Всем ясно и понятно. А раз понятно, значит, соблазнительно, значит, годится, значит, люди горой... Когда-то вы боялись, Мартын Степанович, что своими исследованиями я сделаю Рукавицыну рекламу. Но показательный процесс над ним такую создаст ему рекламу — громче некуда!
Боярский холодно смотрел на меня.
— Что же вы предлагаете? — спросил он. — Вообще не судить преступника? Отпустить на все четыре стороны? Пускай и дальше людей калечит?
— Не знаю.
— Это не ответ, Евгений Семенович.
— Мартын Степанович, — сказал я, — что вы от меня хотите? Я не знаю, как надо наказать Рукавицына. Я только знаю, что любой ажиотаж вокруг него сейчас вреден и опасен... Любой! Даже из самых лучших побуждений... Когда-то вы мне говорили: «Это рак, Евгений Семенович». Сегодня я вынужден вам повторить: это рак, Мартын Степанович!
— Ажиотаж уже создан, — возразил он. — Давайте его гасить.
— Давайте, — согласился я. — Непременно.
— Как? — спросил он и посмотрел мне в глаза. — Каким образом? Устранимся? Умоем руки?
— Но не публичный процесс!
— А какой? Слушать дело при закрытых дверях? — Он усмехнулся. — Вот уж действительно верный способ распустить в городе самые разные слухи. Судим за закрытой дверью, — значит, боимся Рукавицына. Не так разве?
— Не знаю.
— Проще всего расписаться в собственном бессилии, Евгений Семенович, — убежденно сказал Боярский. — Но никто нам с вами этого не позволит. Никто. Сумели выпустить духа из бутылки — сумейте же загнать его обратно. Только так!
Боярский тоже поднялся со стула, подошел ко мне.
— Не нам с вами решать, как судить Рукавицына, — почти миролюбиво произнес он. — А кстати, и решено уже. И решено совершенно правильно, строго по закону... Так что все дискуссии наши несколько, что ли, запоздалые... Ну, и как же, Евгений Семенович, — спросил он, — как мы поступим?
— В каком смысле?
— Другие причины не выступать общественным обвинителем у вас есть?
— Нет, — сказал я, — других причин у меня нет.
Он кивнул и вдруг сказал:
— А мы ведь не о том сейчас с вами говорим, Евгений Семенович.
— То есть?
— Подымается шум от процесса, не подымается... Разве в этом дело? Существует один-единственный, только один-единственный вопрос. — Он остановился и сказал проникновенным тоном: — Вы убеждены, что знахарство в медицинской практике следует пресекать? Или не убеждены?
После долгой паузы я ответил:
— Да, я в этом убежден.
— Тогда в чем же дело, Евгений Семенович? — спросил Боярский. — Вас же просят поступить согласно вашим убеждениям. Только согласно вашим убеждениям... И вашей совести...
Адвокат задал вопрос.
Свидетель Боярский обязан ему ответить.
Зал битком набит.
Люди стоят вдоль стен, сидят на подоконниках. Не дышат — так ждут ответа Боярского.
Что спасло Попову и Баранова?
Рукавицын или не Рукавицын?
Пауки или не пауки?
Да или нет?
Я испытываю сейчас малодушное облегчение оттого, что не мне, Боярскому задан этот вопрос.
— Товарищ свидетель!
Мартын Степанович тревожно взглянул на судью.
— Не надо отвечать адвокату, — сказала судья. — Я этот вопрос снимаю.
Легкий ропот в зале, и опять мертвая тишина.
Отважная она женщина!
— Подсудимый Рукавицын, встаньте, пожалуйста.
Он охотно поднялся.
Ему интересно!
— Подсудимый Рукавицын, — спросила судья, — вам понятно, за что вас судят?
Рукавицын ответил радостно:
— Ну да, понятно. За то, что людей от рака вылечиваю.
— Нет, подсудимый, — судья с сожалением покачала головой, — суду безразлично, вылечиваете вы от рака или нет. К делу это совершенно не относится.
Вот те на!
С ним шутят, наверное?
Улыбаясь, он ответил:
— Что значит не относится?.. Нет же ничего важней. Зачем суд тогда?
Судья сказала:
— Я и хочу вам объяснить, Рукавицын. Не имея специального медицинского образования, вы лечили людей. По советским законам это считается преступлением. Раз. Вы применяли средство, не разрешенное к употреблению в медицинской практике. В результате трое больных погибли. Два. Вот и все, Рукавицын. — Она развела руками и тоже сочувственно улыбнулась ему. — Все! Единственное, в чем вас обвиняют. Ничего другого в вину вам не ставится. Теперь ясно?