Артист, забыв уже про меня, объяснял этому старику:
— Свободный человек — твоя и моя последняя надежда, отец! Слышишь? Самая последняя.
Рукавицына целовали. Он лениво и снисходительно подставлял всем свои жирные, в рыбе, губы.
Я уже было поднялся, чтобы уйти, но тут кто-то объявил:
— Потапов тост скажет!
Все зашумели.
Ласкового вида усач, лежавший в кресле, оставил банку со шпротами и подсел к столу.
Рукавицын оживился, крикнул мне:
— Это герой, Евгений Семенович. Ловит пауков для моего препарата. Один укус паучка лошадь валит, а Потапов — ничего, не боится.
— Заговоренный! — любовно объяснил артист.
Вокруг утихли. Высоким, женским, странно монотонным голосом Потапов произнес:
— Чего хотят твои противники, Рукавицын? Какое имеют низкое намерение? Раздавить тебя своим дутым динозавровым авторитетом? Похоронить в лице твоем наше дремучее, лаптежное, вековое знахарство?.. Изойдут и надорвутся!
— Былина, а? — громко и восхищенно шепнул мне артист. — Где такое услышишь?
— Этот квадратный Кощей, но Кощей смертный, — глубокомысленно произнес Потапов, — воет и ревет об антисанитарии и опасном гниении. — Потапов засмеялся и вдруг заговорил стихами:
Мне показалось, что я схожу с ума.
— Это про кого? — растерянно спросила старуха, интересовавшаяся диетой.
Ей не ответили.
— Еще! — крикнул кто-то из угла.
Лицо артиста побелело и осунулось от сжигающего его восторга.
— Мистерия, слышите? — грозно шепнул он. — Подлинная мистерия стихии...
— Я поздравляю тебя, Рукавицын, — глухо сказал Потапов, — со свершением первого этапа грядущей победы, грандиозной, не сравнимой ни с одним из рядовых биомедицинских достижений последних десятилетий на родной планете... Кто еще, скажи, может мыслить и мечтать о таком колоссальном сверхврачевании сразу миллионов смертников во всех странах мира?!
— Мистерия! — повторил артист.
— И никакой кощей Боярский, никакие его холуи и сподвижники не смогут противостоять тебе...
Тут я оглянулся и увидел в дверях Ивана Ивановича Гурова.
Никто не заметил, как он вошел.
Гуров стоял на пороге и молча слушал речь Потапова.
— Прокурор! — радостно крикнул Рукавицын. — В наших рядах сам товарищ прокурор...
Артист обернулся, с силой отбросил стул и, раскрыв объятия, пошел навстречу Гурову.
— Спасибо, — с жаром, дыша Гурову в лицо, сказал артист, — спасибо за то, что пришли. Спасибо за вашу сердобольную душу...
В глазах Гурова я прочел ужас и омерзение.
Из гостиницы мы вышли вместе.
— Черт знает что! — сказал Гуров. — В бандитских притонах бывал, в подпольных бардаках... Но такое — вижу впервые.
Я молчал.
— Страшные люди, страшные разговоры, — сказал он.
— Рукавицын — ваш протеже, — напомнил я.
Он развел руками:
— Что делать, Евгений Семенович!.. Вы правы. Но, знаете, один случай выздоровления, другой... А вдруг? Чем черт не шутит?.. Так захотелось поверить! Все мы люди, все человеки...
— Им тоже хочется верить, — сказал я.
— Этим? Ну нет! — Гуров сердито усмехнулся. — Этим на все плевать. Им бы только устроить бесовский шабаш. Безразлично, вокруг чего.
Я не ответил. Мерзкое было у меня состояние. Будто окунули в сточную яму, а отмыться нельзя, невозможно.
Гуров шагал рядом.
— Конечно, — сказал он, — не буду скрывать... посети я их притон до нашего с вами разговора, наслушайся их речей раньше, вряд ли бы стал вас просить за Рукавицына... Понятное дело. Такие картинки с выставки, знаете, сильно отрезвляют.
Я повернулся к нему.
— А если, — спросил я, — если окажется, что препарат Рукавицына умнее его самого? Как тогда?
Гуров замедлил шаг.
— Что вы имеете в виду, Евгений Семенович? — спросил он. — Не понимаю.
Я не ответил.
— Умнее? — спросил он. — Что значит умнее? В каком смысле?
— Я говорю: а если вдруг окажется?.. Если!.. Идут же еще опыты. Неизвестно, чем они окончатся...
Гуров остановился.
Он смотрел на меня со страхом.
Серое лицо. Бесцветные глаза. Рыжие обвислые солдатские усы.
— Нет, Евгений Семенович, что вы! — испуганно сказал он. — Каким образом? Такого быть не может... Нет, нет, никогда! Не дай бог...