Глава восьмая
Адвокат снова поднялся.
— У защиты есть ходатайство, товарищ председательствующая, — сказал он.
— Какое ходатайство?
— Прошу приобщить к делу и огласить в процессе документ.
— Какой документ?
— Заключение профессора Костина о результатах лабораторных исследований препарата.
Судья молча его разглядывала.
— Товарищ адвокат!
Он вежливо склонил голову.
— Вы слышали сейчас разъяснение суда?
— Да, слышал.
— Вам, юристу, понятно, что сегодня судят Рукавицына, а не его препарат?
— Вполне, товарищ председательствующая.
Вызывающая любезность была в его тоне.
— Какое же отношение имеет к уголовному процессу сугубо научный, медицинский документ?.. Или защита намерена тем самым увести нас от рассмотрения обстоятельств преступления? Такова сегодня тактика защиты?
Мальчишеское лицо адвоката было невозмутимо.
— Товарищ председательствующая! — невозмутимо произнес он. — Закон предоставляет мне право обращаться к суду с любым ходатайством. Если суд сочтет необходимым отклонить его, прошу занести в протокол.
Наглость неслыханная!
Судья секунду-другую молча изучала его.
— Товарищ прокурор, — спросила она, — ваше мнение о ходатайстве защиты?
Гуров поднялся рывком, сказал громовым голосом:
— Считаю, необходимо отклонить. Вы совершенно правы, товарищ председательствующая, это откровенная попытка сорвать судебный процесс, увести нас от рассмотрения противозаконных действий обвиняемого... Я оставляю за собой право поставить вопрос о частном определении в адрес адвоката...
— Ясно, товарищ прокурор. — Судья обернулась ко мне: — Ваше мнение, товарищ общественный обвинитель?
Мое мнение?
Оно тоже необходимо?
Я должен встать и сказать, хочу ли я, чтобы тут, в зале, огласили сейчас документ, подписанный моей рукою? Чтобы эти люди, легкомысленно вовлеченные в круг сложнейших онкологических проблем, ждущие чуда, фокуса, сказки, взялись судить о результатах специальных научных исследований?
Нет, не хочу. Возражаю категорически. Панически боюсь.
Я твердил об этом Мартыну Степановичу Бояркому. Я старался, как мог, остановить опасный судебный процесс. Не допустить его. Тогда со мной не посчитались. Теперь спрашивают моего мнения?
Нельзя удовлетворить ходатайство адвоката. Невозможно. Люди, не способные понять специального научного языка, услышат только то, что хотят услышать, сделают выводы, которые им не терпится сделать. Пощадите их больное, разгоряченное воображение! Сколько вредных спекуляций, сколько убийственных кампаний возникало только оттого, что специальные вопросы попадали в руки непосвященных и непросвещенных.
Не ведает, что творит, адвокат.
Не понимает, в какой огонь он подливает сейчас масло.
Ох, тысячу раз верно сказано: простота — хуже воровства.
А если не простота даже? Хуже! Бессердечный расчет? Любой ценой исторгнуть у публики слезу, сочувствие, рыдание, помочь клиенту...
Но я молчу.
Судья ждет, не отрываясь глядит на меня. А я молчу.
Я знаю, что́ решат люди, если суд сейчас отклонит ходатайство адвоката.
Бесповоротно решат, не переубедить потом никакими доводами.
Пауки Рукавицына, решат люди, безусловно, лечат от рака. Наверняка. Нет никаких сомнений.
Если бы опыты в лаборатории показали, что препарат не лечит, не помогает, разве враги Рукавицына таили бы полученные результаты от народа? Наоборот, трубили бы о них, кричали на каждом перекрестке. Им же одного надо: засудить знахаря.
А раз молчат, секретят опыты, адвокату рот зажимают, значит, им доподлинно известно: пауки рак лечат. Они, врачи и ученые, не умеют этого, а Рукавицын умеет. За то они и хотят посадить его в тюрьму. Простая логика.
Мартын Степанович совершенно верно тогда мне сказал: если мы засекретим процесс Рукавицына, значит, покажем всем, что мы его боимся.
Так и есть сейчас.
Ждет судья.
А я молчу.
Я не знаю, какое из двух зол предпочесть.
Позволить непосвященным людям судить о том, что им неведомо?
Или своими собственными руками сотворить над головой Рукавицына нимб чудотворца и мученика?
Что лучше?
Выбрать что?
А судья ждет.
Мне очень хочется спросить ее: неужели вы всерьез верите, что такой процесс можно вогнать в строгие юридические рамки, отмести как лишнее и постороннее боль, страдания, надежду, веру людей, пришедших сегодня в суд узнать не про Рукавицына, а про самих себя: что с ними будет?