После этой катастрофы участь нашего города постигла и все окружные деревни. В это время исчезла и чуть ли не единственная во всей Болгарии редкость - церковь в деревне Мечка, оставшаяся от времени болгарского царства, сооружена в девятом веке.
После трехдневного ареста, на шестой день убийств, грабежа и пожаров, нас выпустили на свободу. Тогда же было объявлено прощение и позволение вернуться домой тем, кто прятался в горах; но несмотря на это, у заставы всех поголовно обыскивали и подвергали побоям. Первым делом освобожденных из-под ареста было погребение убитых, потому что атмосфера была невыносимая до крайности.
Наш дом остался цел и теперь должен был приютить мою тетку, у которой погорело все. Все мои маленькие братья и сестры остались живы; их привела домой одна наша соседка, вместе с которой они находились на том же дворе, где и мы. В доме было сохранено только около четверти оставшейся муки, а все остальное исчезло. Возвратившись домой, я боялась выходить не только на улицу, но и во двор. Поводом к этому послужило то, что несколько солдат еще в первый же день навестили наш дом, но, не отыскав желаемого, удалились, не говоря ни слова. После этого они перестали беспокоить нас, и мы стали думать, что они обо мне забыли, тем более что некоторые из наших соседей как-то узнали, что я осталась жива. Но спустя двадцать пять дней в наш дом неожиданно нагрянули десять солдат и двое из наших горожан. Так как мне не удалось спрятаться, то они, подошедши, попросили, чтоб я последовала за ними, так как бинбаши, в это время еще оставался один полк в городе, желает меня видеть и о чем-то расспросить. Услышав эти слова, моя мать заплакала, ибо полагала, что меня взяли с тем, чтобы убить; но я вместе со своими соотечественниками постарались убедить ее, что ничего дурного не будет. Однако по дороге я сама стала сомневаться в этом.
Мне невольно вспомнились слова, произнесенные еще задолго до восстания другом моего покойного родителя. Я живо себе представила его глубокомысленное молчание во время моего рассказа о насильственно исторгнутом у меня согласии сшить болгарское знамя и потом сказанные им с глубоким вздохом слова: "от турок придется тебе пострадать". Теперь я поверила, что это не простые слова, а настоящее пророчество, которое исполнится во всех своих подробностях. Мне невольно вспомнились рассказы о турецких тюрьмах со всеми их ужасами... пожизненное заключение... и меня тотчас объял какой-то необыкновенный страх: руки и ноги тряслись, сердце громко стучало и стремилось вырваться наружу, кровь с шумом проносилась по всему телу, в глазах совершенно потемнело, и я упала на землю... Через несколько минут оба моих соотечественника помогли мне подняться на ноги и смотрели на меня испуганными взглядами. Солдаты шли безмолвно и не понуждали меня ускорять шаги. Я постепенно приходила в себя и стала мириться с предстоящими испытаниями... Однако тюрьма и медленная смерть все же казались мне жестоко мучительными. Я стократ стала сожалеть о том, что мне не пришлось умереть еще тогда, вместе с отцом, ибо та смерть была легкая и скорая, безо всяких душевных волнений и телесных мучений; притом там меня прямо ожидал венец болгарских мучеников и мучениц. И скажут некогда будущие поколения: "Она умерла за болгарское имя и свободу". А теперь приходилось изнывать где-нибудь в тюрьме и окончить жизнь позорною смертью, не будучи никем замеченной... А мать, эта нежная и любящая мать, и без того горем убитая женщина? За что она должна выносить этот постоянный страх, эти жгучие страдания? Нет, надо постараться умереть, решила я, надо покончить разом, чтобы не отравлять по крайней мере невинные воображения малолетних братьев и сестер!..
В это время мы подошли к конаку. На диване полулежа сидели бинбаши и мидюр, покуривая длинные чубуки. Они внимательно смотрели на меня несколько минут, а потом бинбаши обратился ко мне с таким вопросом:
- Ты ли носила знамя?
- Достославный вельможа, - ответила я. - Я училась всем наукам и читала все книги, я хорошо знаю девятую заповедь нашего закона и поэтому скажу тебе настоящую истину: да, я его носила.
Этот ответ, как и следовало ожидать, ему не понравился. Турки никогда не любят прямого признания, так как оно скорее ведет к разрешению дела и отнимает у них возможность подвергнуть подсудимого пыткам"...
Счастлив народ, имеющий таких женщин! Тонка Обретенова, Райна Георгиева, Наталья Каравелова, Венета Ботева, Йорданка и Величка Добревы великие дочери великого народа!
Короткая жизнь, необыкновенные и удивительные приключения
Павла Петровича Балашова, российского помещика, ставшего свидетелем
и участником исторических событий и решившего письменно запечатлеть их
для последующих поколений. Написано им самим
(Окончание)
Шла вторая неделя мая. Полыхало зеленое пламя весны, теплой, ликующей, раскручивались на деревьях молодые листочки. Под вечер одного из дней зашел я к Судзиловскому. Здесь находилась штаб-квартира отряда, с которым Ботев собирался вернуться на родину.
Чаще всего я видел там одни и те же лица. Но мелькали среди них и люди, которые появлялись и исчезали, как в калейдоскопе; не все отвечали требованиям Ботева, он подбирал бойцов в отряд, как в гвардию.
Четники сидели на полу, на диванах, поджав ноги под себя. Сизое облачко висело поверх голов хышей. Кто курил, кто потягивал винцо прямо из горлышка бутылей, стоявших тут же под рукой. Они очень походили на грачей, спустившихся во время перелета на межу и о чем-то между собой совещающихся. Не по доброй воле скитаются.
Каждому из них хочется вернуться домой! Сейчас там во многих селах и городах разбиты повстанцы. Да не везде же разбиты, стоит лишь вновь начать бой, поднимутся и те, кто побывал в бою, и те, кто в бой еще только рвется.
Доктор Судзиловский тоже выпивал вместе с четниками. Очень примечательной фигурой был этот доктор Судзиловский. Родом с Могилевщины, он учился в Киеве, входил в кружок, участники которого только физический труд считали нравственным и собирались в Америку, намереваясь организовать там коммуну по коллективной обработке земли. В 1873 году Судзиловский отправился на заработки в Швейцарию, там прокладывали туннель через Сен-Готард, строили железную дорогу. Когда вернулся в Россию, кинулся спасать умирающих в Самарскую губернию, где свирепствовал голод. Преследуемый полицией, бежал в Лондон, стал ярым сторонником Первого интернационала. Потом его занесло в Бухарест. Он был убежденным сторонником революции, где - в России, Польше или Болгарии - для него не имело значения.
Тут же на низеньком табурете посреди комнаты сидел Ботев.
Я примостился возле двери, потому как был здесь лишь гостем. Другие собирались в бой, а меня с собой не брали, хоть я и рвался пойти.
Когда я вошел, Ботев выговаривал четникам:
- Эх, Тодор, Тодор! Да и вы, Атанас и Генчо, не лучше. Куда вас понесло в такой момент? Что было, если вас не отпустили бы?
Я догадался, о чем шла речь. Опять парни навестили какого-нибудь болгарина или грека из тех, кто побогаче, попросили у него "милостыни" на божье дело...
Хыши не раз появлялись непрошеными гостями то у того, то у другого торговца. Просили поддержать святое дело оружием и деньгами. Просили сдержанно, внешне доброжелательно, однако в их словах проскальзывала скрытая угроза. Оружия им не давали, откуда было его взять, откупались деньгами. А после ухода гостей жаловались в полицию.
- Прости их, Христо, - сказал кто-то рокочущим басом.
- А что еще остается? - Ботев усмехнулся. - Не оставлять же их здесь!
"Не оставлять?" - мелькнуло у меня.
- Пора, пора, - сказал он.