Все поняли, что это означает, один я спросил:
- Далеко?
- Далеко, Павел Петрович, - негромко и мечтательно произнес Ботев.
Это был необычный вечер. Все будто чего-то ждали и с особым вниманием прислушивались к Ботеву.
- Мы собрались здесь, братья, в последний раз, - не спеша произнес Ботев, как бы продолжая начатую речь.
Ботев не часто так обращался к четникам. Думаю, в последние дни перед походом он на самом деле с ними сроднился. Он называл четников братьями, и это были для него не только слова.
- Завтра все отправляются вниз по Дунаю, каждый ждет "Радецкого" на той пристани, где ему назначено...
Он поискал меня глазами.
- Прощаемся мы сегодня, Павел Петрович. Теперь нескоро увидимся.
Я понял, что чета выступает в поход. Где и когда, я не знал, но ясно со дня на день.
Меня удивило отсутствие Филиппа Тотю - Ботев часто говорил, что хочет видеть во главе своей четы старого гайдуцкого воеводу, - ему самое время было находиться среди четников.
- А где же Тотю? - негромко спросил я Ботева, стараясь не привлекать к своим словам ничьего внимания.
Но Ботев не собирался держать в секрете причину отсутствия старого воеводы.
- Уклонился старик, устал, - громко ответил Ботев. - Говорит, подождем год-другой, Россия сама за нас вступится.
- Она вступится, - сказал Апостолов. - Только повод ей нужен для того, чтобы вступиться!
- Причин для вмешательства сколько угодно! Но мы сами-то должны быть впереди! Болгария - наша родина...
Как он это сказал!
- И кто поведет чету? - спросил Судзиловский, хотя заранее предвидел ответ.
Ответили на вопрос сами четники.
- Христо! Христо! - закричали они. - Христо нас поведет!
И это было не только справедливо, всем было ясно, кому должно предводительствовать ими.
Тем вечером говорили преимущественно о практических деталях предстоящего похода - где садиться на пароход и где высаживаться, как распределить и как упаковать оружие, что брать из припасов и на что надеяться после высадки. Короче, это уже были люди дела или быстро становились таковыми. Все горели желанием вступить скорее в бой и отомстить угнетателям за мучения своего народа...
Ботев, умело направляя разговоры разгоряченных голов, не забывал и о другом, не менее важном.
- Помните, - наставлял он четников, - со слугами султана расправляться надо немилосердно, но ни в коем случае не посягать на жизнь мирных турок, они такие же страдальцы, как и мы.
Сейчас, когда я пишу эти строки, вспоминая обыденность картины того вечера, думаю, что, глядя на этих людей, никто не мог бы сказать, что эта, такая обычная для них, встреча - последняя, и каждый тем не менее мог предположить, что эта встреча - последняя.
...Наконец доктор Судзиловский извлек из кармана жилета пузатый брегет, хранимый им пуще собственного глаза, нажал пружинку, и часы прозвонили "длинь-длинь".
- Не пора ли, господа, - обратился ко всем доктор, - расходиться? Вам и выспаться не помешает, прежде чем вы выступите против султана.
Вместе с Димчевым, если мне не изменяет память, он вышел из комнаты и вернулся с подносом, уставленным стаканами. А Димчев внес бутыль с вином. Судзиловский, смею полагать, не очень верил в удачу будущего предприятия, но проститься хотел как положено.
Разлили вино, подняли стаканы.
- Тебе слово, Христо!
Ботев поднял наполненный до краев стакан.
- За вас, братья! Что вам сказать? Среди нас нет кое-кого из тех, кому надо бы здесь находиться. Ничего не поделать, так случается часто. Большие люди нередко занимаются мелочами, а большие дела делаются маленькими людьми. За нас, братья!
Выпили. До дна. И, не торопясь, пошли к выходу.
Во дворе я подошел к Ботеву.
- Простите, Павел, тороплюсь, - извинился он. - Нам не удастся поговорить дорогой.
Тут к нему подошли несколько четников, среди них были Войновский и Апостолов. Видимо, Войновский хотел о чем-то спросить Ботева или даже спросил, но тот оборвал его:
- Все. Хватит! Все вопросы решены, цель намечена, время и место определены. Так что теперь нужна уже не молитва, а мотыга.
Звездная южная ночь обливала нас призрачным голубоватым светом. Из плодовых садов наплывал аромат цветущих деревьев. И посреди этого сказочного сияния и сумасшедших запахов стоял удивительно спокойный, высокий, красивый, статный, сильный Ботев. Все было именно так...
Он протянул мне руку. Не мог и не хотел я думать, что пожимаю ему руку в последний раз, но больше видеть Ботева мне уже не довелось.
Дальнейшее, о чем мне придется рассказать, я пишу уже с чужих слов, подспорьем в работе мне служит не столько увиденное, сколько услышанное от очевидцев, которых мне удалось встретить и расспросить.
Утром 13 мая Христо простился с семьей...
В апреле у него родилась дочь. Ботев назвал ее в честь матери Иванкой.
- Самый большой подарок, какой ты только могла мне сделать, Венета.
Дочь родилась, можно сказать, под аккомпанемент Апрельского восстания. Треск выстрелов и лязг сабель, крики казненных и сжигаемых заживо людей звучали в момент появления на свет этой болгарки. В Бухаресте, разумеется, было спокойно и тихо, и кроме утешительных слов повивальной бабки до Венеты не доносились никакие звуки. Но в это же время по всей Болгарии стон стоял от терзаний, обрушенных на болгар султанскими войсками. Да, в Бухаресте было тихо. Но Ботев слышал эти стоны... Будь он в апреле рядом с Бенковским, может быть, события развивались бы иначе. Но что гадать зря!
...Утром 13 мая Христо был весел, жизнерадостен.
- Еду, Венета.
- Далеко?
- Как обычно.
Ботев не лгал: все его поездки были связаны с борьбой за освобождение родины. Он не сказал только, куда едет. Он не сказал только, насколько эта поездка опасна. Не хотел Венету тревожить, она кормила Иванку и не должна была нервничать.
Ботев поднял Димитра с земли, поцеловал. Подергал кончик одеяла, в которое была завернута Иванка, высвободил розовую ножку, перецеловал пять крохотных пальчиков.
- Венета!
Обнял жену. При всех. Чего почти никогда не случалось. Прижал к себе, как если бы прижимал нечто хрупкое, что легко сломать.
- Я скоро вернусь...
И ушел. Ему предстоял путь на самый, если так можно выразиться, пик восстания. Ушел в Историю.
...Плицы огромного белоснежного парохода тяжело шлепали по воде. Пароход носил имя "Радецкий", он принадлежал Австрийскому пароходному обществу и шел в Вену, неторопливо поднимаясь вверх по Дунаю, останавливаясь у каждой пристани.
Не успевали матросы закрепить на пристани швартовы, как пассажиры победнее сразу устремлялись к сходням. Палубным пассажирам хотелось поскорее очутиться на борту, чтобы захватить себе место, - не под солнцем, оно уже припекало совсем по-летнему, а в тени, где можно было и закусить в прохладе, и выспаться.
На каждой пристани садились группы сезонных рабочих, обычно безземельные румынские, а чаще болгарские крестьяне, отправляющиеся на заработки в Сербию, в Австрию и даже в Италию. Эти неимущие батраки приносили пароходству дохода больше, нежели привилегированные пассажиры, ведь в третьем классе народу едет всегда во много раз больше, чем в первом.
А этот рейс для "Радецкого" удачен, как никогда. Наплыв сезонников был особенно велик. По десять-пятнадцать человек садились на каждой остановке. Обычные крестьянские парни в овчинных куртках и широких штанах из домотканого сукна. Разве что багажа у них на этот раз вроде как побольше. Видимо, мало надеясь на хозяйский инвентарь, они прихватили с собой собственные лопаты, мотыги и грабли, что именно - рассмотреть было нельзя, все тщательно обвернуто мешковиной и перевязано веревками. Трюм уже переполнен говорливыми, шумными людьми, стронувшимися из родных мест на поиски заработков и счастья.
В первом классе пассажиров совсем немного. Правда, в Журжево к ним присоединились еще два господина. Один из них - видный, высокий красавец с черной ухоженной бородой - сразу привлек внимание капитана Эрландера. Что-что, а у него наметанный глаз, из толпы пассажиров он всегда умел выделить тех немногих, кто заслуживает особого обхождения.