– Что же теперь делать? – простодушно спросил Мишка.
Профессор взглянул на нас удивленно, аккуратно поставил наш шедевр на стол и оставил за собой тоскливо скрипнувшую дверь.
– Собирать манатки! – ответил за него я.
– Куда же мы пойдем?
– На паперть. Сколько мы выпили вчера?
– Не помню.
– Даже самый безвкусный в мире коллекционер не захотел признавать в этом живопись. Сколько у нас денег?
– Три тысячи семьсот.
– Даже на самую паршивую однушку не хватит. Нужно еще две триста. Где их взять?
– Не знаю.
– Запомни одну простую вещь, запомни навсегда…
– Никогда не мешай, ты это уже говорил, – страдальчески вздохнул Мишка.
– Да, и никогда не рисуй пьяным.
– Но Поллок же…
– То – Поллок, а то – Гречкин…
– Проходите, проходите гражданин, это узконаправленное, высокоинтеллектуальное, камерное искусство, увы, не каждому дано понять…
– А чего тут понимать-то? Моя трехлетняя внучка и то лучше нарисует.
– Я счастлив, что у вас такая талантливая внучка. Проходите, пожалуйста.
– Граждане, только сегодня и только у нас вы можете прикоснуться к творчеству талантливейшего художника, ярчайшего представителя андеграунд-авангарда, иконы стиля и законодателя мод современного искусства Лазаря Спасклепского!
Лазарь Гречкин полулежал на раскладном стуле возле мольберта с нашей «Медитацией». Шею его обматывал зеленый вязаный шарф с длинными кистями, с головы свисала гигантская клетчатая кепка, в зубах торчала папироса «Беломорканал». Весь этот джентльменский набор художника мы приобрели тут же – на стихийном блошином рынке проспекта Кирова.
Продюсерский талант мой начинал приносить первые плоды.
– Его на той неделе по «Культуре» показывали, – шепнул соседу седовласый гражданин в молочном костюме и роговыми очками на носу. Сосед в майке-сеточке, шортах и с рюкзаком на плече удрученно и сочувственно замотал головой.
Лазарь сделал губы уточкой и воспарил над облаками.
– А что за картина-то?
– Как называется?
– Эта художественная композиция, выполненная в стиле экспрессивного психоделического ньюпостэйджмодерна, под названием «Поцелуй Иуды», олицетворяет неравную борьбу сил разума, чистоты и света с темнотой человеческих пороков, соблазнов и самых мерзких искушений.
– А что художник молчит? – пробасил толстяк в сиреневом трико.
– Он медитирует, – таинственно улыбнулся я.
Мишка замер.
– Для достижения глубин творческого вдохновения он входит в транс, настраивается на частоту высшего разума и… видит картины, наполненные космической мудростью…
Мишка стал издавать звук, отдаленно похожий на горловое тувинское пение.
– …и божественным откровением, – пнул я его по ноге. – По возвращении из астрального мира он переносит их на свои полотна. Эта картина пришла ему накануне…
– А сколько она стоит?
– Вы же понимаете, что она бесценна. Но только сегодня и только для вас она будет стоить… две тысячи семьсот пятьдесят рублей.
Бейсболист исчез первым, за ним потянулись толстяк и турист с рюкзаком. Любитель телеканала «Культура» тактично постоял возле картины, из уважения к медийной личности даже ощупал портмоне и, тяжело вздохнув, поспешил скрыться из виду.
– А что они хотели? Этот шедевр за пятьсот рублей?! – негодовал я.
– Пусть пятьсот! – выплюнул окурок Мишка, – хоть шарф с кепкой окупили бы.
– Какой ты, оказывается, мелочный тип! А еще художник!
– Продавать абстракцию в Саратове – все равно что читать Канта морякам!
– Друг мой, ты живешь в 21 веке, где нет гильотины и почти бесплатный интернет, и ты еще чем-то недоволен?
– Молодые люди, сколько вы просите за это полотно?
Мы обернулись. Перед нами стоял высокий худощавый господин лет шестидесяти, поразительно похожий на Дон Кихота с иллюстрации Доре.
– Пятьсот рублей! – не дал мне раскрыть рта Мишка.
Дон Кихот оценивающе посмотрел на нас, потом на картину. Отошел на несколько шагов, прищурился на картину, затем на нас… Почесал эспаньолку, присел на корточки, вскочил, в два прыжка оказался у мольберта и снова отпрянул в сторону.
– Я боюсь, как бы он не разглядел в ней мельницу, – шепнул мне Мишка.
– Хорошо, что у него нет копья, – разделил я его опасения.
Герой Сервантеса еще какое-то время попрыгал возле картины и наконец достал кошелек, костлявыми пальцами отсчитал три сотни…
– Хм, куда ж я их дел? – закусил он длинный ус. – У вас нет терминала?
Терминала у нас не оказалось.
– Вот что, – отстегнул он от джинсовки и протянул Мишке карманные часы с цепочкой, – это подарок Ильинского, я оставлю их в залог.