– А помните, как летом мы от молодых девок с рыбалки драпанули? – улыбаясь во весь рот, спросил друзей Петр Николаевич. – Вот же мы придурки, от такого удовольствия сломя голову убежали. Эх, сейчас бы их сюда!
– Да уж! Такая везуха нам теперь вряд ли когда подфартит, – с печалью проговорил хозяин квартиры. – Лоханулись по полной. А все из-за тебя, между прочим. Это ты сразу в панику-то бросился, и нас с Валеркой своим страхом заразил.
– Да полноте вам! Тоже мне, хахали нашлись! – наливая в рюмки, взял слово лидер. – Не от них мы бежали, а исключительно от самих себя. Все, отпердели мы свое, братишки. Видать, дожили-таки до мудрого возраста, когда не только сознание, но и самый главный орган чувств, заднее место, приказывает бежать от всякого грешного соблазна. Я и от лопатника, набитого баксами, лежащего на лавочке в пустынном сквере, точно так же бы сиганул. Уверен, верни сейчас сюда тот момент, мы поступили бы тютелька в тютельку. Предлагаю, пацаны, выпить за эту рыбалку, обозначившую наш переход в мудрый возраст!
Игорь Кощеев
Рожки да ножки
Приключилась эта история в мою первую поездку «на картошку», в которую таких, как я, желторотых первокурсников лет сорок-пятьдесят назад отправляли пачками. В помощь советским колхозам и совхозам с целью наполнения закромов нашей родины. В те прекрасные времена две вещи были незыблемы в нашей стране – это поход 31-го декабря дружной компании Жени Лукашина в баню и осенний променад всех работников умственного труда, вкупе с учащимися ВУЗов, для сбора урожая хоть чего-нибудь. Сталевары и шахтеры были освобождены от данной повинности, а вот интеллигенция да студенты, как считало наше правительство, вполне могли месячишко без ущерба для плановой экономики потусить на колхозных угодьях.
На югах закрома родины наполняли сплошь арбузами да персиками, на северах студентам везло меньше – обычно это была какая-нибудь брюква или морковка.
И вот привезли нас, группу молодых да резвых, в какой-то дальний колхоз. В спортивном зале местной школы, где планировалось размещение, прямо перед нашим визитом прорвало трубы, и пришлось руководству распихивать всех по частным дворам. Меня и еще четверых сокурсников поселили к бабуле, которую, конечно же, звали баба Нюра.
Жила баба Нюра на дальнем конце села, рядом со старым кладбищем. Как по секрету сообщил нам школьный сторож, узнав, что нас к ней определяют, гнала баба Нюра чудесный самогончик, в чем мы смогли убедиться в первый же вечер нашей картофельной эпопеи.
Каждый раз, как расквартированные студентики обосновывались у нее на постой, в первый же вечер где-то после третьего стакана чудодейственного пойла, расправив крылышки и развязав языки, обязательно начинало младое племя заводить разговоры на тему находящегося поблизости старого кладбища. Наша прибывшая пятерка была образцово-показательным срезом всех первокурсников всех высших заведений Советского Союза. Поэтому, сам того не подозревая, ровно после третьего стакана удалой верзила Леха, не нарушая устоявшихся традиций, спросил, имитируя обращение бугая (Смирнов) к прорабу (Пуговкин) из фильма «Операция Ы»:
– А что, баб Нюр, на кладбище вашем какие-то страшные истории случались?
И баба Нюра скрипучим голосом поведала нам рассказ про черта, бродящего ночами в ожидании заблудших душ. Решит, мол, человечек дорожку сократить, чтобы быстрее попасть на другой конец села, свернет ночью, пойдет меж могилок и вдруг услышит где-то рядом, не то спереди, не то сзади, цоканье копыт. Цок-цок-цок, цок-цок-цок. Остановится человечек, обернется, оглядится по сторонам – ан нет никого. И тут услышит человечек, как зовут его. По имени зовут. И голос чей-то знакомый вроде. Кто жены слышит, кто друга своего закадычного. Только голос этот вроде как и не егошеньки. Как с того света голос. Из-под земли идет: хриплый такой да мерзкий. Прибавит человечек шагу, чуть ли не бегом побежит к выходу. А цоканье от его торопливости никуда не пропало, все так же где-то рядом. И все ближе и ближе. Ближе и ближе. И когда вроде вот он уже, конец кладбища, и человечек рад-радешенек, – оп, проваливается он в свежевырытую могилку, из которой выбраться самостоятельно уже так и не сможет. И находят человечка тока утром. Всего седого, потерявшего память и разум. Так что, ребятишки мои городские, не советую я вам подобру-поздорову на старое наше кладбище ночами ходить. Не спит нечисть рогатая. Шастает по округе в ожидании жертвы новой. Не буди лихо, пока оно тихо.