Швейцар, однако, не отстал, пока не сдал его с рук на руки, как нашкодившего мальчишку. Парень обрадованно, как в убежище, забился в глубокое мягкое кресло.
— Лопочут что-то, лопочут — ни черта не поймешь… А зажигалочка — люкс! — Довольный приобретением, он подбросил на ладони металлическую фигурку обнаженной женщины. — Видал? Шик-блеск!
Седой, не в состоянии забыть брезгливого шевеления усиков, стыдясь перед швейцаром и перед всеми, кто не назойливо, но зорко наблюдал со всех концов за происшествием, вполголоса выругался и встал.
— Нашел камрадов, дурак! Пошли давай домой.
Светлые глаза любителя сувениров выразили ясное непоколебимое удивление.
— Да в гробу я их видел, в белых тапочках! — И он пожал своими широченными плечами. — Что мне с ними — детей крестить?
— Лыжи бы лучше проверил, — настаивал Седой, дожидаясь, пока тот поднимется из кресла. — На окантовку еще в Москве жаловался.
Не переставая любоваться зажигалкой, парень беззаботно махнул рукой:
— Ты что, на собственные похороны торопишься? От Колли, говорят, один блин остался. А он нам всем на одной ноге накатил бы. Да и погода — выйди, глянь…
…Соревнования на Стратофане открывались скоростным спуском, и в этот день в Альпах разыгрался ураганный ветер. Стрелка термометра спускалась к тридцати Альпини, итальянские горные стрелки вдоль трассы под укрытием скал жгли щедрые костры, и дым пылавших бревен мешался с жесткою поземкой, переметая льдистый склон. Эти сугробы плотного, спрессованного ветром снега известны у спортсменов под названием «тупого снега», он словно смешан с песком и резко гасит скорость, схватывая лыжи. Вот на такой же трассе в канун соревнований, не справившись с заминкой на «тупом» снегу, разбился о гигантскую сосну известный горнолыжник Илио Колли.
Неудачи начались с того, что первых стартовавших сорвало ураганом с трассы. Зрители, скопившиеся на самых каверзных участках, истерично вскрикивали и своим привилегированным любопытством сильно мешали врачам и спасателям.
Японец, взявший второй приз, летел по склону с отчаянием камикадзе, он продержался чудом и после финиша, еще в запале сумасшедшей гонки, весь в снегу, насквозь продутый ветром, стужей, с заледеневшими губами, только и сказал обступившим его репортерам, что спуск в таких условиях — это «харакири с разбега». Вечером, на церемонии вручения наград, он был уже совсем иным — изыскан, вежлив, неулыбчив, но и тогда, привычно щурясь от вспышек фотоаппаратов, он твердо заявил, что дети его никогда не будут горнолыжниками.
Перед Максимовым ушел со старта плечистый молодец, любитель сувениров, — «Купец», как стали звать его в команде после истории с зажигалками. Спортсмен с тяжелой массой всегда имеет преимущество на спуске — сильней разгон и выше скорость, и этот лыжник был единственной надеждой русских на мало-мальски удовлетворительное место. Вчера на совещании у руководителя команды Купец заверил клятвенно, что оправдает, не подведет, приложит максимум усилий. Он подкреплял надежды и сегодня. Руководитель, тренер, врач, ребята из команды готовили его, как к бою. Затянутый, закованный в тяжелые спортивные доспехи, он выкатился к старту, словно заряженный снаряд. И странно было видеть, как после вчерашних заверений, после всех надежд и сборов начал он дистанцию.
Купец не рад был преимуществам своего веса. Едва попав на трассу, он сразу же поставил лыжи боком и сбросил скорость, и как только из-под его ног взорвался первый вихрь снега, в толпе зрителей послышались насмешки. Седому показалось даже, что в иностранной болтовне проскакивало что-то насчет заглавных крупных букв названия страны на куртке лыжника… Купец, однако, выдержал характер до конца. Не забывая частыми глиссадами гасить головокружительную скорость, он упирался изо всех своих немалых сил, боясь этого жадного, разгонистого склона, но которому недавно отчаянный, летевший, как болид, Илио Колли пронесся к последней секунде своей жизни. Он выдержал всю эту трудную, убийственную трассу, счастливо миновал опасные места, но финишировал под хохот, свист и улюлюканье толпы.
Седой все это слышал, видел и, стиснув зубы, ждал своего номера. Он понимал, что Купец, не видя шансов на успех, не хочет понапрасну рисковать, ибо падении — это увечье, долгое лечение, а значит, отчисление из сборной, но, вспоминая, как заверял вчера Купец товарищей, с каким волнением он обещал не подвести и оправдать доверие, Седой считал, что такой обман, такая низменная расчетливость граничит с предательством.