Павел с подчеркнутой небрежностью бросил деньги на стол и, делая вид, что не замечает восхищенного изумления Пелагеи, пошел мыть руки. От железной копоти и ржавчины теперь надо было отмываться неделю. Пелагея не знала, чем и угодить, — поливала на руки, достала новое полотенце и все глядела, ласкала его счастливыми бабьими глазами. Ночью, притихшая под его тяжелой, пахнувшей железной окалиной рукой, она шептала, перебирая на его рубашке пуговки, — советовалась:
— Думаю козу, Павлик, купить. Сейчас можно совсем по дешевке взять.
— Да зачем она тебе? — лениво возражал Павел.
— Молоко, Павлик, у коз густое. Специально пьют, когда грудя слабые.
— Еще чего, от нее пакости не оберешься.
— А я привяжу. Я буду ходить за ней, ты не бойся!
— Ну ее к черту. Нашла тоже…
— А может, ты себе что хочешь? Ты говори, говори!
Потом она поделилась давнишним желанием — купить насос. Для поливки огорода.
— Такие, знаешь, есть большие насосы. На керосине даже может работать. Завел и иди себе, он сам польет. Ты и не видишь, — упрекнула она, — у меня уж руки от ведер отваливаются. Ну-ка потаскай на этакий огородище!
Против насоса Павел не возражал. Он даже оживился, представив себя ранним, еще до восхода солнца, утром в огороде; веселая вода с треском вырывается из медного наконечника, рвет из рук шланг, а он вдруг вздымает холодную струю вверх, на мгновение построив в воздухе гарусное коромысло радуги. Нет, насос купить можно.
— Только есть ли они в магазине?
— Я найду, — успокоила Пелагея. — Есть там у меня… знакомый один. Деньги только надо.
— А сколько? — Павел огорчился: нет, этих, что у него, не хватит. Жалко, насосишко бы действительно не помешал. Чем ведрами, так лучше… как говорит дед — механизация. С этого дня на Павла то ли блажь нашла, то ли в самом деле загорелся — насос не выходил из головы. Особенно вечерами, поливая с Пелагеей огород, он ломал голову — надо, надо добыть где-то денег. С насосом бы дело пошло!
В конце концов он решился — пойду! Оделся и направился в артель, к Фаине Степановне. Но чтобы не подумали, что пришел наниматься специально, Павел походил по двору, минут двадцать посудачил с пронзительным дедом, который теперь целыми днями отирался около отремонтированного мотора. В конторку к Фаине Степановне зашел как бы мимоходом, от нечего делать.
— О! — обрадовалась она. — А я уж думала сама к тебе идти.
— Всегда рады, Фаина Степановна. Что это за срочность такая?
Она стала рассказывать — решили они установить машины в швальню, уж больно жалуются старики, что трудно сшивать овчины. Машины купить есть где, механика нет. Не поможет ли Павел?
Желаемое само валилось в руки. Но Павел чуточку покуражился:
— Не знаю даже, что и сказать. Хозяйство же… На все время нужно. Туда, сюда — и день прошел…
Но постепенно стал сдавать и под конец шуточкой, с неловким смехом, осведомился:
— Стоит ли хоть браться-то за это? Время…
— Да нам это пустяки! — оживилась, не поняв его, Фаина Степановна. — На машины деньги давно есть. А потом — окупятся.
Павел порозовел от неловкости, но от своего уже решил не отступать.
— Да, Фаина Степановна, — похохатывал он, — я о себе говорю. Мне-то там — хоть на пол-литра перепадет?
И сразу почувствовал: Фаина Степановна осеклась, прицелилась на него прищуренными глазами, но не долго, — сморгнула.
— Вот видишь, — и долго стряхивала с папиросы пепел, — а ведь тогда отказывался. Понравилось. Но не бойся — заплатим, не обидим. Я слышала — твоя-то и переезжать не хочет. Что же решили делать?
Павел покраснел мучительно, до слез. Не помнил, как и вышел. «Нет, к черту все! Не хватало еще… Позорище, стыд какой… Узнали бы ребята! Тьфу!»
Дома его ждала счастливая присмиревшая Пелагея. Едва дождалась.
— Ну, иди. Смотри, — сдержанно теплилась она радостью.
— Ох, отстань только от меня, — отмахнулся Павел. — Не до этого…
У нее испуганно остановились глаза.
— Да, Павлик, да что с тобой?
— И не спрашивай, и не лезь, — отворачивался он. — Тут сквозь землю бы провалиться!
Она убито опустилась на стул, закрыла лицо.
— А я-то думала… Старалась. Для себя, думаешь, все? Для тебя же, все как лучше хочешь.
— Слушай, ради бога, перестань! И так тошно.
— Ну вот…
— Хорошо, чего у тебя там?
Пелагея притихла, всхлипывая, рассказала, что давно уж собиралась прикупить вторую корову. Вот, купила… Вела, радовалась… Думала, что и он…
— Одна-то корова на мне была, другую на тебя записала бы… И налогу бы никакого не было. Так ты…
Павел только руками развел:
— Вот… — и не договорил, задохнулся, выскочил из комнаты. «Теперь только козы не хватает!»
В темном сарае стояла покупка — высокая, крупной кости корова, жевала сено. На скрип двери она повернула голову и равнодушно выкатила на Павла сверкнувший антрацитовый глаз — совсем не признала в нем хозяина. «Тут и не распутаешься… Коровы эти, курочки, козы. Насос еще… — со злостью вспомнил он недавние свои восторженные надежды. — Уж хоть бы затопляло, что ли, скорей!»
В комнате, подав ужинать, Пелагея подошла сзади, припала к его сердито сгорбленной спине.
— Все-то ты недоволен, Павлик, все дуешься… А ведь тут твоих денег ни копейки, свои выкладывала.
Павел бессильно опустил ложку.
— Да разве я об этом!
— Все я вижу, все знаю, — прошептала она, глотая слезы. — Отдам я тебе эти деньги. Вот наторгую и отдам. — И ушла в горницу, на постель — плакать на всю ночь.
Осунувшийся, небритый Павел ворочался во дворе артели — монтировал моторы. Нужно было заканчивать их установку — и к черту. Не рад был, что и связался. После ссоры с Пелагеей он ходил туча тучей. Приплюхался было пронзительный дед — подержать, подать что, — но Павел так рявкнул на него, что тот молча, балансируя костылем, удалился чуть ли не на цыпочках. Фаина Степановна все эти дни наблюдала за ним издали, с крылечка, словно догадываясь, что с ним происходит; не подходила. Только вечером, когда Павел наконец закончил опостылевшую установку моторов, она вышла, остановила его и молча подала деньги. Накинув на плечи старенький пиджачишко, Павел так же молча взял деньги и, не считая, сунул в карман.
Фаина Степановна долго смотрела ему вслед, потом неизвестно к чему произнесла:
— Ну, вот и еще один.
И по-женски пожалела Пелагею.
Павел, смутно решаясь на что-то окончательное, быстро шагал домой. Стешку он заметил еще издали и хотел разминуться с ней по другой стороне улицы. Было не до разговоров, не до зубоскальства. Но бойкая девка не постеснялась перейти дорогу.
— Уж не на свиданье ли опаздываешь?
Павлу ничего не оставалось, как остановиться.
— Чего тебе?
Стешка удивленно заиграла бровями:
— Ничего себе — хорош кавалер! Ты что, всех так встречаешь? У-у, какой злой! Павлик, ты чего? Тебе бы радоваться надо — с покупкой. Совсем куркулем становишься!
И умолкла, прикрылась рукой, испугавшись остервенело дернувшегося Павла.
— Я б тебе сказал!.. — выдохнул он, уничтожая ее бешеными глазами. — Взяли привычку!..
Пелагея стояла во дворе с ситом корок и голосисто звала гусей: «Тега, тега, тега…» Крупные, заматерелые за лето гуси вразвалку тянулись во двор. Старый гусак с костяной шишкой на клюве стал в самой калитке и о чем-то гортанно предостерегал проходившую мимо него стаю. Павел с ходу пнул гусака в бок, и тот отлетел, обиженно загоготал. Стая брызнула врассыпную.
Пелагея, бросив сито, кинулась к Павлу:
— Чего это он тебя? Уж не укусил ли? Да я его тогда…
Павел проскочил мимо.
— Никто меня не кусал. Отстань.
Скинув пиджак на ступени крыльца, он направился в огород, к колодцу — умываться.
— Господи, уж и гуси ему мешают! — горестно воскликнула Пелагея, собираясь заплакать.