— Он не валялся, — коротко возразил Смитерс.
Затем снова взялся за пилку и принялся вычищать грязь из нанесенных на рукоять замысловатых узоров.
— Нож лежал в куче грязи, набросанной при ремонте канализации, на Дорсет-стрит. Наверное, затерялся где-то в люке и пролежал бог знает сколько времени… Взгляни-ка, сколько ржавчины наросло! Это доказывает, что ему много лет. Зато никто не скажет, что потерял его в минувшую войну.
Доуз неохотно взвесил эти соображения.
— Вообще-то сталь неплохая, — согласился он. — Ее и ржавчина не взяла.
— А кто болтал, будто его и чистить не стоило? — поддел Смитерс.
Он продолжал терпеливо счищать с ножа окаменевшую грязь, и вскоре обнажились длинное сужающееся лезвие и изящная, украшенная орнаментом рукоять, на которой тотчас сомкнулись пальцы Смитерса. Нож настолько удобно лежал в ладони, что владелец не удержался и сделал легкий «тычок-порез» в воздухе.
— Ощущение такое, словно он продолжает руку, — мечтательно протянул Смитерс. — Кажется, будто от него исходит тепло… и щекотно, как от электричества.
— Дай подержать, — попросил Доуз, забыв о презрительном тоне.
Смитерс оскалился и убрал руку.
— Он мой! — в голосе проскользнули жесткие нотки. — Никто не смеет лапать его, кроме меня…
Он снова сделал «тычок-порез», и красный камень в рукояти блеснул огнем. Узкое, нервное лицо Смитерса вспыхнуло румянцем, словно отражая блеск камня, и он покачнулся, будто перебрал спиртного.
— Нож стоит кучу денег, — хрипло заявил он. — Это вещь старинная, заграничная, а в ручке — настоящий рубин… Ну и повезло же мне!
Глэдис принесла два стакана и даже забыла как следует протереть стол. Смитерс, крепко держа нож, пытался уловить яркий, как искра, отблеск камня, и Глэдис тоже впилась в него жадным взглядом.
— Может, рубин и настоящий. Дай посмотреть, малыш, — попросила она.
Влажные пальцы барменши коснулись руки Смитерса, и тот резко обернулся к ней.
— Нет! Он мой, слышишь?
— Только посмотреть, — волнуясь, просила Глэдис. — Я тут же верну его, обещаю.
Не переставая уговаривать, она приближалась, и румянец на угловатом лице Смитерса заалел еще ярче.
— Сколько раз повторять, он мой! — закричал он пронзительно. — И никакая смазливая мордашка не сможет у меня его вытянуть. Заруби это на носу!
Вдруг все трое молча застыли на месте и, словно в трансе, уставились на красный глаз, замерший в пяти дюймах от сердца Глэдис. Пальцы Смитерса все еще сжимали нож.
Глаза женщины раскрывались все шире и шире.
— Ты зарезал меня, — медленно и раздельно произнесла она. — Зарезал!
В горле у нее странно всхлипнуло, и она рухнула на пол с таким грохотом, что от удара содрогнулась вся комната. Красный язычок лизнул ей грудь и торопливо расплылся в стороны.
Мужчины продолжали стоять не шевелясь; Смитерс по-прежнему держал нож, высвободившийся после падения барменши, а Доуз с разинутым ртом приподнимался из-за стола, опираясь о него ладонями.
Первым, к кому вернулся дар речи, был коротышка-мусорщик:
— Я ничего не делал! Нож сам ударил ее! Клянусь, сам! И я не смог его удержать.
И, придя в себя, Смитерс швырнул нож на пол. Затем, всхлипывая, зашаркал к двери и исчез.
Наконец очнулся и Эдвард Доуз. Тяжело дыша, он выпрямился и прислушался: кругом было тихо, нож лежал у его ног. Он нагнулся, и нож удобно лег в ладонь. Настороженно поглядывая на дверь, он механически вытер лезвие о половинку своей газеты, а потом завернул его в остаток бумаги. И неуклюже затрусил к двери.
Его план был довольно прост: доходный дом, владелицей которого была его жена, находился напротив, через улицу. Именно оттуда он позвонит в полицию и объяснит, что нож он взял для того, чтобы сохранить вещественное доказательство. Когда появится полиция, он предъявит его — но без камня в рукояти. Если Смитерса поймают, и он припомнит камень, Доуз поклянется, что тот, дескать, выскочил и затерялся при падении ножа на пол. Кто сможет это опровергнуть?..
Все еще тяжело дыша, Доуз старался извлечь поблескивающий красный камень с помощью перочинного ножа. Он сидел на кухне, за дверью висел телефонный аппарат. До прибытия полиции оставалось около трех минут. Со лба его бежал пот, а сердце колотилось, словно изнемогая от непосильной работы.
Еще две минуты. Язычки, зажимающие камень, держались прочно. Перочинный нож сорвался и поранил ему руку. Доуз выругался сквозь зубы и продолжал работать. Пальцы стали скользкими от крови, через мгновенье нож вырвался и с чистым стальным звоном ударился об пол.