– Павел! Бедный Павел! Бедный Князь!
Я обратился к Куракину, который также остановился.
– Слышишь? – спросил я его.
– Ничего не слышу, – отвечал тот, – решительно ничего.
Что касается до меня, то этот голос и до сих пор еще раздается в моих ушах. Я сделал отчаянное усилие над собою и спросил незнакомца, кто он и что ему нужно.
– Кто я? Бедный Павел! Я тот, кто принимает участие в твоей судьбе, и кто хочет, чтобы ты не особенно привязывался к этому миру, потому что ты не долго останешься в нем. Живи по законам справедливости, и конец твой будет спокоен. Бойся укора совести: для благородной души нет более чувствительного наказания.
Он пошел снова, глядя на меня тем же проницательным взором. И если я прежде остановился, когда остановился он, так и теперь я почувствовал необходимость пойти, потому только, что пошел он. Он не говорил, и я не чувствовал особенного желания обратиться к нему с речью. Я шел за ним, потому что он теперь направлял меня. Это продолжилось более часа. Где мы шли, я не знал…
Наконец, мы пришли к большой площади, между мостом через Неву и зданием Сената. Он пошел прямо к одному как бы заранее отмеченному месту площади, где в то время воздвигался монумент Петру Великому; я, конечно, следовал за ним и затем остановился.
– Прощай, Павел, – сказал он, – ты еще увидишь меня опять здесь и кое-где еще.
При этом шляпа его поднялась как бы сама собою, и моим глазам представился орлиный взор, смуглый лоб и строгая улыбка моего прадеда Петра Великого. Когда я пришел в себя от страха и удивления, его уже не было передо мною».
ИЗ ПИСЬМА ЦЕСАРЕВИЧА ПАВЛА П. А. РУМЯНЦЕВУ 1784 г. Мне вот уже тридцать лет, а я ничем не занят. Спокойствие мое, уверяю вас, вовсе не зависит от окружающей меня обстановки, но оно покоится на чистой моей совести, на осознании, что существуют блага, не подлежащие действию никакого земного могущества, и к ним-то и должно стремиться. Это служит мне утешением во многих неприятностях и ставит меня выше их; это приучает меня к терпению, которое многие считают за признак угрюмости в моем характере. Что касается до моего поведения, то вы знаете, что я стремлюсь согласовать его с нравственными моими понятиями и что я ничего не могу делать, противного моей совести.
ИЗ МЕМУАРОВ ГРАФИНИ В. Н. ГОЛОВИНОЙ. Редко когда перемена царствования не производит больший или меньший переворот в положении приближенных; но то, что должно было произойти при восшествии на престол Императора Павла, внушало всем ужас ввиду характера этого Государя. Обладая всем, чтобы быть великим монархом и самым любезным человеком в своем государстве, он достиг только того, что внушал страх и отвращение. В своей молодости путешествия, различные удовольствия и склонности, которые он удовлетворял, отвлекали его от неприятной роли, которую ему приходилось играть, благодаря его ничтожеству в политике. Но с возрастом это сильно давало себя чувствовать. У него была гордая душа и деятельный ум, и в конце концов его характер ожесточился, он стал подозрительным, нелюдимым и мелочно придирчивым.
Отношения с матерью
Павел Петрович никогда не был близок с матерью. Порой их отношения становились теплее, но неизменно наступало охлаждение. Екатерина II со своей стороны никогда не любила сына, не желала расставаться с самодержавной властью, видела в сыне и его приверженцах центр оппозиции. Павел, безусловно, был обижен отношением матери, хотя никогда не высказывал своего неудовольствия, к тому же он критически относился к проводимой ею политике. Придворные вельможи всячески усугубляли несогласие в императорской семье.
ИОАНН, ЕПИСКОП ШАНХАЙСКИЙ (МАКСИМОВИЧ). Цесаревич Павел Петрович, проведший свое детство при дворе императрицы Елисаветы Петровны, причем мать не могла оказывать непосредственного влияния на него, во многом различался по своему характеру и убеждениям с императрицей Екатериной. Поэтому Екатерина II предполагала устранить сына от наследства и сделать наследником старшего внука – Александра Павловича… Решение вопроса всё откладывали… В конце 1796 года Екатерина II окончательно решила назначить наследником Александра, минуя Павла, но неожиданно и скоропостижно скончалась.
ИЗ МЕМУАРОВ ГРАФИНИ В. Н. ГОЛОВИНОЙ. Граф Панин воспользовался добрым расположением Великого Князя, удвоил старание и достиг того, что заслужил его доверие. Когда ухудшились отношения между Императрицей и Великим Князем, Панин захотел нанести им последний удар, чтобы быть в состоянии удовлетворить потом своим честолюбивым и даже преступным замыслам. Поужинав в городе, он вернулся в Гатчину и попросил у Великого Князя частную аудиенцию для сообщения ему неких важных новостей. Великий Князь уведомил его в котором часу он может прийти к нему. Гр. Панин как бы со смущенным видом, очень умело скрывая коварство маской прямодушия, рассказал Великому Князю с притворным сокрушением, что пришел сообщить ему якобы от чистого сердца: дело шло о заговоре, составленном против него Императрицей-матерью, думали даже посягнуть на его жизнь. Великий Князь спросил у него, знал ли он заговорщиков, и получив утвердительный ответ, велел ему написать их имена. Граф Панин составил длинный список, который был плодом его воображения. «Подпишитесь», – сказал затем Великий Князь. Панин подписался. Тогда Великий Князь схватил бумагу и сказал: «Ступайте отсюда, предатель, и никогда не попадайтесь мне на глаза». Великий Князь потом сообщил своей матери об этой низкой клевете. Императрица была так же возмущена ею, как и он».