Они были возмущены, но им никак не удавалось ухватить идею, как бы им заставить Ивонн безутешно страдать. Поэтому они решили прикончить ее. Новый поклонник заявился к ней и сказал, что тупого и упрямого Бертрана он убил. Следом в дверь постучал Бертран. Они оба притворились, что дерутся. В действительности, они затолкали Ивонн между собой и забили ее разнообразными ударами в голову. По их словам, она попыталась вмешаться и была по-случайности задета.
Поскольку городской судья сам страдал из-за кокетства Ивонн и был для горожан объектом насмешек, он втайне был доволен ее смертью и без лишних слов отпустил обоих. И еще он был достаточно мудр, чтобы понимать, что эти двое мужчин не могли бы убить ее, если бы не были влюблены в нее — это состояние и было причиной, которая отозвалась на его решении и которой он сочувствовал с того момента, как ему исполнилось шестьдесят.
Только горничная Ивонн, которой всегда хорошо платили и были щедрыми на чаевые, присутствовала на ее похоронах. Даже в собственной семье Ивонн ненавидели.
Писательница
The Female Novelis
Ее распирают воспоминания. Все дело в сексе. Сейчас она замужем в третий раз, успела родить троих детей, правда, не от нынешнего мужа. У нее есть что-то вроде боевого клича: «Послушайте, что я пережила! Это важнее моей теперешней жизни. Дайте мне рассказать о том, какой законченной свиньей был мой последний муж (или любовник)».
Прошлое ее смахивает на непереваренную, да может быть и неперевариваемую пищу, камнем лежащую у нее на желудке. Так и хочется, чтобы ее вырвало и дело с концом.
Она исписывает кучу страниц, повествуя о том, сколько раз она или ее соперница запрыгивала с ее мужем в постель. И о том, как она, бессонная, добродетельно отказывающая себе в естественном утешении, тяпнуть по маленькой, меряет шагами пол, пока ее муж проводит ночь с другой женщиной, совершая чудовищное и так далее, и насколько ей безразлично, что думают о ней друзья и соседи. Поскольку друзья и соседи либо вообще не умели думать, либо не интересовались ее переживаниями, что они себе думали и впрямь было неважно. Можно, пожалуй, сказать, что тут бы автору и проявить изобретательность, создать на пустом месте различные мысли и даже общественное мнение, но наша писательница выдумками себя не утруждает. Она предпочитает голую правду.
После того как три подруги просматривают и одобряют написанное, произнося «совсем как в жизни», после того как писательница в четвертый раз изменяет имена всех персонажей, мужчин и женщин, что пагубно сказывается на внешнем виде рукописи, и после того, наконец, как один ее друг (предполагаемый любовник), прочитавши первую страницу, возвращает ей роман с уверениями, что прочитал до конца и ему очень понравилось — рукопись отсылается к издателю. Следует быстрый, вежливый отказ.
Она принимает необходимые меры: осаждает знакомых писателей, добывая ценой завтраков и обедов, на которых рекой льется вино, невнятные, уклончивые рекомендации.
Тем не менее — отказ за отказом.
— Но я же знаю, то, о чем я рассказала, очень важно! — говорит она мужу.
— Как и жизнь той мыши важна для нее, если это не он, — отвечает муж. Он человек терпеливый, но от всего происходящего нервы у него уже на пределе.
— Какой еще мыши?
— Почти каждое утро я, стоя под душем, беседую с мышью. Насколько я понимаю, у нее (если это не он) очень плохо с едой. Их там двое. Кто-то из них вылезает из норки — у них нора в углу ванной — и я приношу ему что-нибудь из холодильника.
— Ты отвлекся. Какое отношение имеет это к моей рукописи?
— Да такое, что мышь заботит вещь более важная: пропитание. А изменял ли тебе твой прежний муж и страдала ли ты по этому случаю, ее решительно не волнует, пусть даже все происходило в таких красивых местах, как Капри или Рапалло. Что наводит меня на некую мысль.
— На какую? — с некоторым беспокойством спрашивает она.
Впервые за несколько месяцев муж улыбается. Ему, наконец, выпало несколько мгновений покоя. По дому больше не разносится треск пишущей машинки. И жена действительно глядит на него, ожидая того, что он ей скажет.