В тот день бабка Люба поднялась чуть свет. Вставать так рано ей совершенно незачем. Она бы могла спать круглые сутки, и никто бы на это не обратил внимания. Но бабку Любу, как говорят в деревне, черти подняли ни свет ни заря.
Дело в том, что бабка Люба вообще плохо спала, а эту ночь особенно.
Накануне председательша Елизавета Максимовна зарезала барана и прислала с Митькой бабке полголовы и облитое жиром баранье сердце. Всю ночь бабка Люба мечтала о том, как утром наварит жирного супа со свежей убоинкой и натушит картошки с бараньим сердцем. И как только лиловый рассвет прилип к окну её избушки, бабка сползла с печки, нашарила в печурке спички и засветила коптилку. Коптилка с полминуты погорела и потухла.
— Ба, керосинцу-то вовсе нет. Как же это я, слепая тетеря, не заметила, — обругала себя бабка и, вздохнув, села ожидать, когда совсем развиднеется.
Облокотившись на стол, подпирая рукой голову, бабка Люба стала размышлять, где бы ей достать керосинцу. Она перебрала всех односельчан и пришла к выводу, что, пожалуй, никто ей не даст керосинцу, кроме председательши.
После керосинца мысли бабки Любы перекинулись на дрова, которых оставалось не больше двух охапок, потом на соль, потом на валенки, которые совсем развалились. В течение часа, пока не рассвело, мысли её прыгали с предмета на предмет. Наконец старуха задумалась.
— Почему это мне бог смерти не даёт? — прошептала бабка. Она стала думать о смерти, как о великом счастье, которое избавит её от всех хлопот и страданий и приведёт её к златым вратам рая.
— Да есть ли рай-то? — укололо бабку сомнение. — Может, ни рая, ни ада нет. Ребятишкам в школе говорят, что на том свете ничего нет. Совершенно ничего.
Бабке Любе стало до жути страшно. В слове «ничего» она увидела сырую вязкую глину, червей, ощутила промозглый холод, и ей сразу же расхотелось умирать.
— Чего ж туда торопиться. Туда никогда не поздно. Экая я глупая, прости меня, господи, — бабка Люба перекрестилась и постаралась подумать о чём-нибудь приятном. Но как нарочно с утра бабку оседлали тяжёлые думы. Вдруг она вспомнила чёрного кота Миху.
— Пора бы ему уж из леса вернуться, — сказала вслух бабка, и сердце у неё ёкнуло. Вот Миха для неё был страшнее смерти. Бабка покосилась на окно, где между рам лежало пол бараньей головы и жирное сердце.
— Не приведи, господи, если явится. Хоть бы его, разбойника, волки сожрали!..
Кот Миха появился у бабки Любы два года назад, а может, и три, она точно не помнит.
У председателя окотилась белая с чёрным хвостом кошка. Митьке было приказано утопить котят. Он сложил котят в корзинку, вышел из дому и сделал вид, что направляется к озеру. Но за домом он круто свернул и огородами побежал к бабке Любе.
Вначале бабка Люба наотрез отказалась взять котят. Митька уверял её, что его котята самые умные, самые красивые и что таких ещё на свете не было, и если бабка возьмёт себе котят, то она осчастливит себя на всю жизнь. Наконец, когда Митька пообещал носить для котят каждый день крынку молока, бабка Люба сдалась и взяла их. Бабка Люба мало рассчитывала на крынку молока и котят взяла из уважения к Митьке. Митька — сын председателя колхоза. Сколько председатель ей сделал добра!
Но бабка Люба оставила только одного чёрного котёнка и назвала его Михой.
Миха любил играть с бабкиным клубком, умел ловко ловить тараканов, и бабка Люба наглядеться не могла на желтоглазого шалуна. Но чем больше Миха подрастал, тем больше бабка печалилась. Из шаловливого котёнка Миха превратился в чёрного огромного кота, хитрого ворюгу. Ел он всё: и суп, и картошку, и пареную брюкву, и, к ужасу бабки, не наедался. А потом вдруг неожиданно исчез на всё лето и вернулся только глубокой осенью. Всю зиму Миха безобразничал и обижал бабку, а весной опять пропал…