Словом, с утра мы уходили на поиски этих и других - не менее упоительных и волнующих - приключений, а возвращались ближе к вечеру и уже до самой темноты носились по улице, гоняя обруч, или играя в казаки-разбойники, или в 'ножички', или в расшибалку. Днем никого из нас обыкновенно не бывало, а потому Шмулик напрасно вглядывался и вслушивался в звенящую знойную тишину, в тщетной надежде услышать наши приближающиеся крики. Зря потомившись у забора, он уныло брел в дом, где бесцельно слонялся по комнатам и подолгу застывал перед книжным шкафом, надеясь выудить какую-нибудь интересную, но почему-то раньше не замеченную книжку. Увы, все хорошие книжки были им уже прочитаны и перечитаны. Оставались только толстые без картинок тома из собраний сочинений. Может быть, они тоже были интересными, но как-то 'не по росту'. Там все было про любовь и прочие тонкие материи. В общем, скучища...
От тоски Шмулик даже открывал пару раз Диккенса и этого, как его, Филдинга, но после 8-10 страниц дело дальше не шло. Правда, в какой-то из этих книжек одного из героев звали Сэмюэль. Шмулик даже не сразу понял, что это - его имя. Только на иностранный манер. Тоже, конечно, не бог весть что - слишком напыщенно, что ли, но все-таки не так отвратительно, как Самуил, тем более, Самуильчик.
Там же, кстати, встретилось ему и незнакомое слово 'эсквайр'. Из контекста он догадался, что обозначает оно какое-то звание или должность. Как, например, товарищ или инженер. Только стояло в странном месте - после фамилии. А по-нашему положено - перед. Товарищ Петров или там инженер Петров, а не Петров, товарищ или там Петров, инженер. Странно, конечно. Шмулик даже примерил это словцо на себя. 'Сэмюэль Финк, эсквайр!' - торжественно произнес он. Потом еще дважды повторил. Что ж, звучало в целом неплохо. Но читать от этого интереснее не стало. Шмулик со вздохом закрыл книжку и поплелся в сад. Там он взобрался на гамак и долго лежал лицом вверх, разглядывая сквозь виноградные листья резные кусочки синего неба. Время тянулось бесконечно. Но, наконец, солнце начинало клониться к закату, тени становились длиннее, и Шмулик снова околачивался поблизости от калитки в ожидании нашего возвращения.
А мы возвращались очумевшие от солнца, от бесконечной беготни, от собственного крика. Усталые, но счастливые, как сейчас принято говорить.
Да, несладко приходилось Шмулику 'под домашним арестом'. Более всего его удручало, что он лишился свободы именно в тот момент, когда наконец-то обрел, как ему намечталось, столь чаемые им братство и равенство.
К счастью, через несколько дней его вынужденная коммуникативная депривация была
прервана и даже сменилась кратковременным, но несомненным триумфом. Дело в том, что бабушка сама извелась, глядя на страдания юного Шмулика, и все настойчивее стала требовать смягчения наказания. 'Нальзя же так, ребенок целый день мается...' - говорила она. Мама под ее влиянием тоже стала проявлять некоторую амбивалентность. И только отец оставался неумолим. В конце концов, вся ответственность оказалась возложена на него.
-Я согласна, отменять собственные решения не педагогично, но так ведь тоже нельзя... -
сказала мама. - Надо придумать ему какое-нибудь развлечение.
-Да, Гриша, если ты так уперся, то хоть придумай ему какое-нибудь развлечение. -поддержала бабушка.
Отец задумался. Вспомнив собственное детство, он поздно вечером, сразу после работы, даже не поев, удалился в сарай. Там у него был сооружен верстак и хранились разные столярные и слесарные инструменты. Отец с детства любил мастерить. Через полтора часа он появился и, судя по его лицу, явно не считал, что потерял время зря. Шмулику (и всем другим желающим) был торжественно предъявлен некий механизм, на первый взгляд выглядевший не слишком казисто. Более всего это было похоже на крайне примитивный пистолет или, лучше сказать, гарпун. Это был довольно толстый деревянный брусок, являвшийся как бы стволом. В нем было просверлено отверстие, в которое была вставлена пружинка. С помощью специального рычажка, оттягивавшегося назад, она сжималась до отказа. С помощью нажатия того же рычажка конструкция приводилась в действие - пружинка распрямлялась, ударяя в легкую пластинку. Раздавался резкий щелчок, и из 'дула' вылетала иголка, соединенная с этой пластинкою ниткой. Дальнобойность этого 'орудия' была невелика - от силы 5-7 сантиметров. В первый момент Шмулика даже охватило разочарование. Но, после краткого объяснения и демонстрации принципа действия, оно сменилось восхищением и энтузиазмом.
-Это такая штука, - начал отец, - похожая на гарпун. Знаешь, что такое гарпун?
Шмулик отрицательно покачал головой.
-Ну, как же, мы же еще в кино недавно смотрели, как на китов охотятся. Помнишь? - спросила мама. Шмулик вспомнил, как в журнале 'Новости дня', который показывают перед настоящим фильмом, совсем недавно они видели сюжет про китобойную флотилию и как они охотятся на этих гигантских китов, добывая ценные продукты - жир, китовый ус и что-то еще непонятное, чего Шмулик не запомнил.
-Ну, на китов с этим гарпуном вряд ли получится,.- продолжил папа, - а вот поохотиться на насекомых вполне можно. На мух, на ос и так далее. Вот смотри, я тебе покажу....
С этими словами отец осмотрелся, увидел муху, нагло усевшуюся на одну из клубничен, лежавших в миске в центре стола, прицелился и нажал на 'курок'. Он, конечно, промазал. Муха успела увернуться и стала с невероятной скоростью кружить по комнате, возбужденно жужжа. Зато гарпун вонзился и пронзил клубничную мякоть чуть ли не насквозь (только иголочное ушко торчало снаружи). Отец потянул за нитку, вытащив 'окровавленную' иголку, из клубничины брызнул сок, а Шмулик даже зааплодировал.
-Можно я?! Д-дай, д-дай мне пульнуть? - в крайнем возбуждении затараторил он.
Папа протянул ему гарпун, предупредив:
-Только, пожалуйста, осторожно...
Шмулик, дрожа от возбуждения, схватил гарпун и направил его на другую муху, сидевшую на стене.
-Нет, нет! - предостерег отец. - По твердой поверхности не стреляй, а то иголка быстро затупится. И, вообще, может отскочить, и в глаз!..
Тут уж бабушка, заслышав о таких ужасах и опасностях попыталась протестовать. Папа заверил ее, что это практически безопасно.
-И потом - так ведь нехорошо... Им же больно... - выложила бабушка свой последний аргумент. Но как-то вяло. И то - память о войне еще была свежа. Нравы по тем временам были еще суровые, не смягченные ни абстрактным гуманизмом, ни заботой о братьях наших меньших... Мучить кошек еще не казалось тогда серьезным грехом. Не говоря уж о насекомых. Мух же - разносчиков всяческой заразы - никак нельзя было считать друзьями человечества. Короче, Шмулик сделал-таки два-три выстрела 'в молоко' и, после долгих уговоров, отправился наконец спать, прижимая к груди свое сокровище. Он еще долго не мог уснуть в предвкушении завтрашней 'охоты'.