Краснознаменная, смелее в бой!
С таким воодушевлением мы еще никогда не пели и уже не слышали ни поросячьего визга, ни того, что бубнил из трубы чужой голос - ничего, кроме этой славной боевой песни.
В общем, мы перекричали. Давя на ходу куриц, сопровождаемый остервенелым лаем собак, шахиншахский фургон спешно укатил. Наша взяла.
Октай Мамедов и тут оказался верным себе.
- Глупые головы! - злорадно кричал он вслед фургону. - Ишаки!.. Они думали обратить меня в свою веру.
Парень был так доволен и весел, будто это он выдумал насчет песни.
Но стоило ефрейтору Звонареву пристально и осуждающе посмотреть на него, как Октай пристыженно умолк. В самом деле, зачем раскричался дурак?
...Шли дни, недели, и вот наступила та ночь. На боевом расчете было объявлено, что ефрейтор Звонарев и рядовой Мамедов выступают на службу в три часа ночи. Дежурный разбудил их в половине третьего и ушел к себе. У него было много дел.
Обычно Октай еще минут пять любил полежать под одеялом, но сейчас, когда старшим в наряде был Звонарев, он поднялся сразу, быстро оделся, заправил койку и предстал перед ефрейтором в полной готовности.
Тот неторопливо натягивал на свои могучие плечи гимнастерку, потом так же неторопливо затянулся ремнем. В казарме стоял полумрак. В окнах по затуманенным стеклам струились шнурки дождевой воды.
- Погода довольно паршивая, - вежливо сообщил Октай.
- Выйдем, увидим, - рассудительно отозвался Звонарев.
Они надели куртки, плащи, взяли из пирамиды оружие.
- Индивидуальный пакет не забыл, Мамедов? - спросил ефрейтор.
- Что вы! Как же можно забыть?
- Покажи.
Октай послушно вынул пакет, показал.
Звонарев посмотрел на часы.
- Есть еще семь минут. Пойдем на кухню, заправимся.
В полутемной холодной кухне повар еще только растапливал плиту. Звонарев попросил у него четыре куска сахару, два взял себе, два протянул Октаю.
- Съешь на дорогу, Мамедов. Помогает лучше слышать и видеть.
Через пять минут вместе с дежурным они вошли в канцелярию за получением боевого приказа. Капитан сидел за столом в накинутой на плечи шинели. На столе перед ним стояла керосиновая лампа. В пепельнице лежала горка окурков. Капитан поднялся, отбрасывая на стену огромную тень, и скинул шинель на спинку стула. Лицо у него было усталым, веки набрякли. Октаю стало почему-то жалко его. Будь это кто-нибудь из его дядюшек или двоюродных братьев, Октай непременно бы справился о его здоровье, о здоровье его семьи и близких.
Начальник молча выслушал рапорт Звонарева, сухо и деловито спросил, как они отдохнули, хорошо ли себя чувствуют и могут ли нести службу. Отвечал Звонарев, а Октай только смиренно поддакивал, потому что был младшим наряда. Хотя он и знал теперь службу не хуже ефрейтора, начальник пока не назначал его старшим, и это временами приводило Октая в отчаяние. Горячий и деятельный, он никак не мог примириться с второстепенной ролью и в письмах к дяде Аллахверды Мамеду-оглы расписывал, что давно служит командиром отделения. Впрочем, сейчас он смирял свое самолюбие: рядом со Звонаревым Октай чувствовал себя ягненком.
Капитан взял у обоих из рук автоматы, пощелкал затворами и вернул их обратно. Оружие было в порядке. После этого капитан отдал боевой приказ. По окнам бежали жгутики дождя. Голос начальника звучал торжественно и сурово.
Звонарев повторил приказ, и Октай с уважением отметил, как это здорово у него получается. Другие повторяют скороговоркой, проглатывая слова, а Звонарев отчеканивал фразу за фразой, как присягу.
- Вопросы есть? - спросил капитан.
Тут Октай решил хоть немного да показать себя. Ему было все ясно-понятно, но нельзя же уйти от начальника, не подав голоса!
- Разрешите узнать, товарищ капитан, - вежливо спросил он. - Кто будут наши соседи слева и справа?
Имелось в виду, какие наряды будут находиться от них с правой и левой стороны.
Звонарев нахмурился и недовольно покосился на Октая: капитан же сказал, что никаких нарядов поблизости от них не будет.
Начальник заставы понимающе улыбнулся и повторил насчет соседей.
Они повернулись и вышли из канцелярии. Прошли по гулкому, темному коридору. Спустились по ступенькам крыльца. В лицо ударил ветер. Сыпал мокрый снег вперемежку с дождем. Было так темно, что Звонарев сразу пропал из виду.
Дежурный посветил им фонариком и проводил до места, где заряжают оружие. Они зарядили автоматы, поставили на предохранители, и Октай на прощанье похлопал дежурного по плечу:
- Ну, пока, товарищ начальник. Пусть лицо твое будет белым.
- Что-о? - не понял дежурный.
- Будь здоров и счастлив, говорю! - рассмеялся Октай.
- А-а...
Звонарев незлобливо приструнил:
- Ну, хватит, хватит. Пошли Мамедов.
Они вышли за ворота. Им нужно было пройти шесть километров, залечь там в старом русле реки и просидеть до десяти часов утра.
Стоял конец февраля, земля раскисла от дождей и мокрого снега. Ноги разъезжались на скользкой тропе, к сапогам налипли тяжелые комья глины.
Все это было привычным: и темнота, и дождь, и грязь. Единственно, что угнетало Октая - необходимость молчать. Нет, он, конечно, понимал, что на службе нельзя разговаривать. Но уж очень скучно становится и одиноко. Если бы не Звонарев, не чавканье грязи под его ногами, можно было подумать, что он, Октай, один в этой ночной степи, рядом с чужой страной. Снежная пурга секла по лицу и обжигала кожу. В рукава задувал ветер. Каждый сапог весил не меньше пуда.
Время от времени Звонарев останавливался, поджидал Октая, и шагал дальше.
Тропа вывела к старому руслу реки, которая давным-давно или высохла или изменила свое течение - Октай не знал точно. Граница шла по этому руслу, внизу, слева от тропы. Правее, по нашему тылу, была проложена еще одна тропа, более ровная и удобная, но сегодня капитан не пустил по ней. А та, по которой шли Звонарев и Октай, часто поднималась на взгорки или ныряла в овражки. Идти было труднее, зато просматривались овражки и ямы.