— Прибывает! Через пять минут будет здесь.
И все-таки поезд появился внезапно — вынырнув из-за старых складов и обветшалых домов, он резко затормозил у перрона, оглушающе лязгнув буферами. Почти пустая платформа мгновенно заполнилась шумной, пестрой толпой. Догару стоял в сторонке, пробегая глазами по цепочке вагонов, особо присматриваясь к вагонам первого класса. Но оттуда вышли только три молодящиеся дамы и два офицера. «Где же Кристина?» — подумал он с тревогой и тут же увидел спускающуюся из последнего вагона тоненькую девушку с маленьким чемоданчиком в руке. «Неужели она?» Он бросился к хвосту поезда. Смущенно улыбаясь, девушка подняла голову, и он замер, застигнутый врасплох кротким, добрым взглядом больших голубых глаз Виктора Пэкурару. Кристина опустила чемодан и шагнула к нему с протянутыми руками.
— Да это же я, дядя Виктор! Здравствуй!
Догару поцеловал ее в лоб, отступил на пару шагов, воскликнул восхищенно:
— Как же ты выросла за эти несколько месяцев, Кристи! Чем только тебя откармливала тетя Санда? Ты теперь настоящая барышня. Здравствуй, моя доченька! — И, спохватившись, поднял чемодан. — Давай поспешим, а то на автобус опоздаем.
Они выскочили из вокзальных дверей, побежали на стоянку. Автобуса не было. Догару спросил старушку, вышедшую из ближнего двора.
— Опоздал, родимый. Уж полчаса, как ушел.
Кристина смотрела с любопытством, без тени беспокойства. С дядей Виктором она ничего не боялась. На их счастье, у вокзала остановилось такси с поздними пассажирами.
— Свободен? — спросил он шофера.
— А вам куда?
— В Олэнешти.
— В город или в санаторий «Первое мая»?
— А не все ли равно?
— Для меня нет, потому как…
— Ладно, ладно, — догадался Догару. — Свое получишь.
Шофер рванул с места, включил дальний свет. Вскоре они обогнали рейсовый автобус, который карабкался вверх, натужно завывая и скрежеща. Кристина с улыбкой оглянулась на этот «музейный экспонат».
— Он самый, — подтвердил Догару. — Как удачно поезд опоздал! Тебя бы этот ноев ковчег замучил больше, чем вся дорога. Да, кстати, ты почему во втором классе ехала?
Кристина пожала плечами:
— А что я, барыня какая-нибудь, чтобы в мягком кататься?
Догару промолчал. Потом озабоченно сказал:
— Надо будет попросить для тебя отдельную комнату.
— Зачем? — удивилась Кристина.
— Видишь ли, когда я приехал сюда десять дней назад, то сказал, что со мной будет маленькая дочка, а ты, гляжу, настоящая невеста…
— Это потому, что я выросла еще на три сантиметра! Но ведь это же я, твоя Кристи! Где это видано, чтобы дочке с папой тесно было?
Догару почувствовал, как поднимается в сердце теплая волна. Взял ее руку и осторожно сжал длинные пальцы. Про себя отметил, что ручка у нее уже совсем не детская.
— Ладно, потом разберемся.
Кристина возразила:
— А зачем потом? Люди начнут обсуждать, копаться. Вот как в школе было. Спасибо тете Санде, все поставила на место. А здесь кто нас защитит? — И она в сомнении посмотрела Догару в глаза. Но он промолчал, только улыбнулся.
Когда машина забралась на лесистый холм, за которым открылись санаторные корпуса, он повернулся к Кристине:
— Значит, как ты будешь меня называть?
— Как в документах записано — папой. Ты ведь сам сказал, в тот первый день: «Я буду твоим папой отныне и навсегда, пока бьется мое сердце. Знай это!» И поцеловал меня в глазки.
Такси подкатило к главному входу красивого белого здания, залитого светом. Догару отвел Кристину в комнату, показал ванную, ее кровать и объявил, что ужин через час.
— Только опаздывать нельзя, а то нянечка — она здесь самая главная — говорит, что это плохо для почек.
Кристина улыбнулась, пообещав управиться за десять минут, и Догару снова утонул в кротком свете ее взгляда.
— Ты ни о чем меня не спрашиваешь?
— Ну, за две недели мы знаешь как с тобой наговоримся!
— А об отметках? Я ведь третью четверть закончила.
Только тут Догару понял, что дал маху. Настоящие отцы так себя не ведут. Попробовал выкрутиться:
— Жду, когда ты сама мне их покажешь. Если сочтешь нужным. По-моему, между нами должно быть полное доверие.
Она протянула ему дневник. «Отлично» по всем предметам. Догару почувствовал, как прилив доселе неведомой горячей отеческой радости заполняет всю его душу. Он расцеловал ее в обе щеки.