Я им и говорю: «Да за что же тут деньги платить — билет то, поди, не пятак стоит?» «Не пятак», — отвечают. Вот то-то.
«Да за что же, — спрашиваю, — им хорошие деньги платить? Нет, чтобы вышли, да спели как полагается, по людски».
А про магазины, скажу прямо — все есть Всякий фрукт, всякий продукт: мясо, колбаса всех сортов Но ведь все купить надо, что ни кинься: морковочку купи, лучок купи, за головкой чеснока тоже надо в магазин бежать. Конечно, молодым в городе оно, может быть, и ничего, но только нам, старикам, там не слишком понравится. Больно уж суматошно.
И прожила я у Василия ровно две недели.
А уж от него я полетела в иную державу на космическом аэроплане, к дочери Клавдии. Там она нонче у меня проживает. Тоже в городе. Уже двое внуков, квартира хорошая.
— Как же та держава именуется? — любопытствует бабка Марья.
Крупенчиха морщит лоб, но вспомнить никак не может.
По ее грамоте название слишком мудреное.
— Вот леший, — говорит она, — запамятовала, милая моя. Такие названия нонче пошли, что язык поломаешь, а не выговоришь. На конверте где-то был адрес записан. Не то держава та именуется Петунией, не то Плетунией. А то, может, и еще как — памяти-то тоже совсем не стало. Навроде как Петуния-планета.
— А! — с понятием кивает головой бабка Марья; хотя сама бабка Марья за свою жизнь не то что на космическом аэроплане, на простом-то никуда не летала и дальше Белибердянска города никуда не ездила, — вишь вот, страна-то далекая. Чай, поди, и не наша?
— Не наша, не наша, — отвечает Крупенчиха.
— Разговор-то у них тоже, поди, не наш, коли страна не наша. По-каковски хоть говорят-то?
— Да по-разному. Которые по-своему, которые же по-нашему.
— Ну тогда еще ничего, — соглашается бабка Марья — а то, к примеру, с вокзала с того же выйдешь и спросить не знаешь как. Ты им свое, а они по-своему: «Хэрдэ-мэрдэ». Поди, пойми.
Но тут ее внимание от разговора отвлекает внук, который снова стал проявлять повышенный интерес к корыту с водой.
— Юрка, чертенок, да ты отойдешь от воды, окаянный, или нет?! Вот я сейчас прут возьму, вот как возьму!
Внук ретируется от корыта, занявшись поломанной одноногой куклой, валявшейся посреди двора.
— А дочка-то по-ихнему умеет? — возвращается в разговор бабка Марья.
— Умеет, научилась. А как же, уже седьмой год, как живет там. Да так шустро она говорит по-ихнему, что я прямо-таки подивилась.
Удивляется бабка Марья: «Это же надо куда умчалась, вот куда бес затаращил. Мало, знать, места дома. На небеса все кинулись жить. Все норовят подальше от дома, в город да на другую державу. Про свеклу небось никто не вспомнит, что ее полоть нужно. Весь народ нынче на месте не сидит. Совсем не сидит. Вон у Нюрки Татаринцевой сын завербовался, говорят, на какую-то Меркурию — заработки будто там больно уж хорошие. А Матвейкина Ивана взять — вишь, в колхозе не ложилось, на Марсию двинул.
Говорят, что Иван с председателем не поладил, потому на Марсию и уехал. Да ведь только на таких, как он, председателей хороших не напасешься. Якобы там тоже на трактор устроился работать. Приезжал к сестре в отпуск — сжубрился весь. Видать, не впрок жилье-то на Марсии.
А куда там, хвалится: „Я, мол, там живу так, что лучше и не надо. Как я живу — вам такой жизни и вовек не приснится. Денег у меня куры не клюют“. Гляди-ка, дружок, как бы заместо тех курочек жареный петушок не завелся».
Это так бабка Марья про себя думает.
«А Клавка-то Крупенчихина чем лучше? Тоже в девках намоталась. Что уж поминать-то, помолчим уж про то.
Да и за первым-то мужем чего только не было. Прорабатывала такое, что в хорошем кине. Вот и домоталась. Теперь на эту самую Петунию попала. Может быть, дети-то пошли, так маленько одыхалась да одумалась на этой на самой на Плетунии. Да-а, вон она какая нонче пошла, жизнь-то. Беда, да и только, что творится на белом свете».
Про все это думает бабка Марья. Но вслух, понятное дело, не говорит. Болтни что лишнего, да вдруг невпопад.
Нет уж, оборони господь бог от этого.
А что до того, что Крупенчиха свою дочь-то нахваливает, так всякому человеку свое-то положено хвалить. Про свое-то кто худое скажет.
— А не страшно лететь-то было?
— Что ты милая! Думала поначалу-то, так богу душу отдам. Поначалу-то шибко страшно было. А потом как будто вроде бы и ничего.
— И народу в аэроплане не сказать чтобы много. Да культурно все, чисто. Сели мы в этот аэроплан, да и полетели. Я даже забыла, что лечу в небесах. С соседкой разговорилась — к дочери тоже в гости летела. Летим да промеж себя толкуем.