— Надо мной смеетесь? — крикнул кулак, подступая. Собралась толпа.
— Над вами.
— А имеете ли вы на это право? — спросил кулак, подступая ближе.
— Имею, — отвечал товарищ Молодцев.
— А где это право? — спросил кулак, надвигаясь на Молодцева.
— Вот, — сказал Молодцев.
— Где? — переспросил кулак.
— Да вот, — сказал товарищ Молодцев, — вот, — и показал на зубную щетку.
Кулак открыл рот, удивленный рот, как ведро, как никогда не открывал, и так стоял с раскрытым ртом, лениво помахивая кулаками, как бык, похожий на быка больше, чем бык. Бык с бородой и двумя кулаками. «Надо мной смеется», — сообразил кулак и бросился на Молодцева.
— Одну минуту, — остановил его Молодцев с видом осматривающего ветеринара, — постойте, разве так можно, — и с сожалеющим видом заглянул кулаку в рот.
— Что такое? — растерянно остановился кулак. И вдруг испугался, и вдруг побледнел. — Что такое?
— Никуда не годится, — ответил товарищ Молодцев и, обмакнув зубную щетку в порошок, затолкал ее кулаку в рот и стал неистово чистить ему зубы.
— Вот так, вот так, — приговаривал он и чистил. А кулак стоял, опупев, руки по швам, выпятив живот. И тогда толпа захохотала, как один рот. Это был неистовый хохот. Колхозники катались от хохота по земле, казалось, по земле катался сам хохот. Казалось, хохотала трава, смеялись постройки, хохотала сама земля ртом, широким, как небо. И смех необъятный, как небо, широкий смех колхозников упал на голову кулаку Петухову и придавил его к земле. Он бежал, позабыв вытащить изо рта щетку, держа щетку, как собака, он бежал подобно собаке, измазанной зубным порошком.
Так наши колхозники заинтересовались зубной щеткой. И когда Мишка Ковригин, наш завхоз, вернулся из города, он привез с собой целый воз зубных щеток.
С тех пор весь колхоз начал чистить себе зубы. Два раза в день: утром перед работой и вечером после работы. Желание чистить зубы распространялось быстро, как холера. Уже чистили не только колхозники, но и единоличники–середняки. Уже чистили все, кроме кулаков.
Только кулаки бойкотировали зубную щетку. Однажды тот самый кулак, желая нам отомстить и посмеяться, вывел своего жеребца на улицу возле конторы колхоза и, вытащив огромную зубную щетку, начал чистить коню зубы. Собралась большая толпа единоличников и колхозников, молчаливая толпа, немного озлобленная, знавшая, что шутка кулака направлена на ее счет. Толпа молчала. А кулак, посмеиваясь, чистил огромные зубы молчаливого жеребца. Но тут один нашелся. Это был Чашкин, молодой наш комсомолец. Чашкин захохотал и сказал громко, чтобы его могли слышать все:
— Кулак чистит зубы жеребцу. Видно, он забыл, как ему чистил зубы товарищ Молодцев.
Толпа захохотала всеми ртами. Смех упал на кулака и снова придавил его к земле. Кулак взобрался на жеребца. Он носился на коне посредине толпы и махал щеткой, как лермонтовский Казбич шашкой. Так окончилась шутка кулака. Кулак посмеялся над самим собой.
Я не поверил в историю, рассказанную мне Мотькой Муравьевым, и сказал об этом Муравьеву. Тот обиделся, ответив:
— Если не веришь, спроси у любого колхозника. Весь колхоз подтвердит это. А колхоз не может врать.
— Не может, — сказал я и пошел с поля.
Я шел с поля и думал об истории зубной щетки. Но в колхозе много новых вещей. И по всей вероятности, многие из них имеют cвои интересные истории.
Великая война новых вещей со старыми имеет немало легенд.
Я вхожу во двор колхоза, во дворе висят большие часы; они имеют свою историю, нужно будет ее узнать. Громкоговоритель имеет свою историю… Но зачем мне легенды, когда я могу быть свидетелем борьбы новых предметов со старыми.
В это время на площадку прилетает футбольный мяч и две команды, одна в синих, другая в красных трусиках, команда единоличников и команда колхозников выбегают на площадку — играть. Игра начинается звуком свистка и ударами ног. Мяч летит, рассказывая свою историю, короткую и стремительную, как его полет. Вот история футбольного мяча в колхозе.
— Я мяч, — сказал мне мяч, — меня привезли из города. Я упал среди колхозных ребятишек и высоко подпрыгнул, упал и подпрыгнул. Ребятишки не знали, что со мной делать. Один, осторожный, со сконфуженным видом, взял меня не в руки, а на руки, и сказал: