Джина прикусывает нижнюю губу, поднимает глаза, оглядывается. Слева проплывает собор Святого Патрика, справа — новый жилой комплекс.
Она не знает, что и думать. Хотя чего тут думать? Если в Дублине человека застреливают в пабе, это означает лишь одно, разве не так?
Как бы в подтверждение ее мыслей песня обрывается, начинается выпуск новостей.
— В Дублине одиннадцать. Последние новости этого часа, — объявляет диктор голосом пятнадцатилетнего подростка, только что хлебнувшего четверной эспрессо. — Мужчина в возрасте около двадцати пяти лет был застрелен в пабе на юге города. Это случилось сегодня немногим ранее девяти часов вечера. Свидетели утверждают, что киллер произвел по жертве три выстрела в упор и скрылся на мотоцикле. Очевидно, мы имеем дело с очередной бандитской разборкой… Предполагается, что убитый, имя которого до сих пор не раскрывается, был известен полиции.
Боже мой! Несчастная Катерина.
Джина ерзает: дальше слушать не хочется. Вот бы он выключил радио или сделал потише — но не буди лиха. Ни к чему это. Они уже свернули на Кей-Си-Ар[11] и заметно прибавили газу. Теперь уж чего разбираться? Теперь нужно тренировать выдержку и самообладание — они понадобятся ей у Катерины.
После новостей спорта, прогноза погоды и рекламной паузы в эфир возвращается музыка — все те же восьмидесятые, на этот раз чуть менее противные.
Через несколько минут такси сворачивает к дому Катерины — в небольшой переулок с полукругом смежных домов с отдельными входами, построенных еще в пятидесятые. Меньше чем в полумиле отсюда — дом, где родились и выросли Джина, сестры и Ноэль. Джина редко сюда наведывается. И это понятно. Местная архитектура, равно как архитектура большинства жилых окраин Дублина, угнетает и подавляет ее. Она и так жила здесь слишком долго.
«Ночью тут еще терпимо, — думает она. — Хоть как-то похоже на город. Получше».
— Вот здесь, пожалуйста, — говорит она таксисту. — Прямо тут, слева.
Машина останавливается.
Джина расплачивается, выходит. На улице зачем-то похолодало. От такой неслыханной наглости она вспоминает, что на ней короткая джинсовая юбка, цветастая блузка, пиджак в тонкую полоску. Отлично для прогулки по модным заведениям, но для такого — явный перебор.
С другой стороны, чего париться? Сделать-то ничего нельзя. Катерине сейчас насрать, кто в чем. Вот Ивон с Мишель, эти да! Эти заметят и взглядом осудят: «Посмотрите-ка на мадаму. Вырядилась».
Ох, что угодно, только бы не это!
Разве Джина виновата, что они теперь никуда не ходят? Разве Джина виновата, что они застряли в прошлом? Разве это ее вина, что они так и не выбрались из Доланстауна?
Господи! Что за бредовые мысли лезут в голову! Что за фигня! Ведь понимает, что фигня, и все равно продолжает. Отгоняет мысли о главном. Понимает, что сейчас будет жестко, очень жестко. Страшно представить себе, что чувствует Катерина. И главное — никто не может ей помочь. Никто. Никто не может предложить ей что-то, кроме объятий и банальностей.
Джина подходит к дому, делает глубокий вдох.
Замечает припаркованный у входа кроссовер.
Конечно, Ноэля, чей же еще.
Она кивает: значит, все в порядке. При каждой их встрече — объективности ради, они случаются не слишком часто — у брата новая машина.
Проходя мимо, она заглядывает в тонированные стекла — там ничего, кроме ее собственного отражения. Прямо перед нею отворяется входная дверь — вот и сам Ноэль. На нем теплое пальто, он вроде как спешит. Заметив Джину, бросается к ней, берет за руку, целует в щеку:
— Как ты, милая?
— Я ничего. Как Катерина?
Он кривит лицо, качает головой, пожимает плечами — пытается что-то сказать, пытается дать оценку и в итоге терпит фиаско.
Джина стоит, молча кивает.
В результате Ноэль произносит:
— Только полицию проводили. Они сказали, что опознание будет утром.
— Значит, впереди у нас долгая бессонная ночь.
— Видать, что так.
Они оба качают головой.
Потом Джина спрашивает:
— Что произошло все-таки? Что нам известно?
— Да ни черта! Я уже звонил человеку. Никто ни черта не знает. — Он останавливается. — Ты, вообще, в курсе, чем он занимался последнее время?
— Ну так, в общих чертах, в основном из прессы, — отвечает Джина. — Наши-то на эту тему молчок, сам понимаешь.