Коробка и рваная упаковка — вот и все, что осталось от налпрокса. Он закидывался таблетками без счета все выходные, поэтому скоро придется озадачиться повторным рецептом.
Нортон включает компакт-диск.
Режущие слух, нестройные духовые и помешавшиеся струнные. Переключает на следующий трек. Этот вроде бы помягче: кларнет. Но через минуту все равно выключает.
Он без конца прокручивает события пятницы.
Он просто не подготовился, не думал, что такое возможно.
Не ожидал от нее такого коварства. Хитрая сучара! Он останавливается на светофоре и лезет в бардачок. Если бы в пятницу этот гребаный пистолет был с ним, он бы им воспользовался. А уж потом разбирался бы с последствиями.
Но нет же. Он лежал в машине, собирал пыль.
Все равно хочется из него выстрелить. Он так и сделает, когда появится возможность.
Пусть только попробует хоть раз подойти к нему… Въезжая на дорожку, ведущую к дому, он вдруг на мгновение отлетает. Как следствие, уходит немножко влево; царапает крыло о железные ворота; заезжает на клумбу, выложенную камнями; давит крокусы. Довольно неуклюже выезжает с клумбы и паркуется перед домом.
Выходит из машины и делает глубокий вдох. Поднимает глаза к небу. Оно серо и облачно. Потом осматривает крыло, тихо матерится, качает головой. Собирается зайти в дом и замечает, что у ворот стоят двое.
У одного в руках камера.
— Пошли к черту! — кричит он и показывает им кулак.
Он не заметил их, когда въезжал.
Мириам встречает его у подножия лестницы. В последние три дня она прямо выдохлась, сохраняя хорошую мину при плохой игре. Но внутреннее противоборство усложняет ее задачу. Одной ее половине хочется быть благосклонной и поддерживать мужа. А второй, похоже, хочется оскорблять и унижать его.
В итоге максимум, на что она способна, — быть натянуто беспристрастной: жесткой и невыразительной. Никаких цыплячьих нежностей.
— Где ты был?
— Нигде. Катался.
— Ясно. Почему не подходил к телефону?
— Не хотел.
— А сообщения прослушивал?
— Господи, Мириам… Он проходит в гостиную к бару и наливает большую порцию «Бушмилза».
Потом стоит, смотрит в никуда, пьет. Стоит к двери спиной, поэтому не знает, там Мириам или нет.
Но ей не обязательно говорить. Ее голос у него в мозгу.
Виски? Боже правый, Пэдди, ведь день на дворе.
Он разворачивается.
Ее там нет.
По-прежнему таращась на дверь, Марк пытается срастить в мозгу отдельные фрагменты. Но они то отскакивают, то деформируются. Там — на складе — в конце что-то стряслось, но он не помнит что. Потому что был уже не в том состоянии, чтобы запомнить. Он только знает, что должна была приехать Джина. А вместо нее приехал кто-то другой. И этот кто-то знал, что он там… а потом, по истечении некоторого времени, началось, похоже, настоящее светопреставление…
Что же случилось с Джиной? Где она? Как она?
Надо попытаться выяснить. Надо спросить медсестру, — может, она знает. Или, может, купит ему телефон или газету или хотя бы включит телевизор.
Если, конечно, ей можно доверять. Если вообще кому-то можно доверять.
Что это был за тип на складе? А тот, что раньше, в парке? Тот, что стрелял в него?
Раз есть они, наверняка найдутся и другие.
Марку становится жутко.
О полиции можно забыть. Они, конечно, захотят его допросить. Но, учитывая, что он собирался напасть на министра… что говорить… разве он может довериться полиции?
Затем, как по сигналу, резко отворяется дверь и в комнату входит высокий мужчина в голубой врачебной двойке.
Марк вздрагивает и отворачивается, готовясь к худшему.
— Итак, мистер Гриффин, — гудит мужчина, — сестра утверждает, что вы решили вновь примкнуть к нашим рядам.
Марк поднимает на него глаза.
Мужчине около пятидесяти и выглядит он как бывший регбист.
Сестра притаилась за ним.
— Генри Диллон, — представляется он и достает из нагрудного кармана фонарик в виде авторучки. Щелкает им. — Приступим?
Затем он тщательно осматривает Марка: тычет, щупает, переворачивает с боку на бок, проверяет реакции.
Регулирует многочисленные капельницы.
Марк все еще волнуется, но вместе с тем, хотя бы ненадолго, успокаивается.
— Значит, — произносит специалист и складывает на груди руки, — пуля. Такое ощущение, что она у вас именная.
У Марка расширяются глаза.
— Что вы имеете в виду?
— Да только то, что она может остаться с вами на всю жизнь. Мы не можем достать ее. То есть можем, но игра не стоит свеч. Операция по ее извлечению принесет больше вреда, чем если пуля останется внутри. Причин для беспокойства нет. Не такое уж это редкое явление. Люди, бывает, выходят из больниц с инородными предметами в теле.