– Простите, я не совсем понял вопрос, – зачем-то соврал я. С другой стороны, что мне надо было ему процитировать зашмыганный штамп среднестатистического аналитика, или заявить не меньшую глупость, точнее вульгарность – что следует обходить стороной проходимцев с накрахмаленными воротничками и засаленными волосами. Не в том смысле, что стороной обходить, это как раз понятно. Мерзко вообще знать, кто такие аналитики инвестиционных компаний, портфельные инвесторы и прочие черночеккнижники – соответственно – их рекомендации и советы.
Незнакомец поменял маску на предыдущую – с улыбкой, и громко рассмеялся.
– Я знал, Вадатурский, что ты, как финансовый журналист, слабоват – сказал он, сбавляя неприятное хихиканье.
– Я вообще-то специализируюсь на энергетическом рынке, – с какой-то неловкостью, словно оправдываясь, ответил я.
В ответ на это человек сменил маску на другую – с прорезанным ровной полоской ртом, которая, видимо, означала безразличие или обыденность.
Я заколебался. Дело в том, что в тот миг, когда незнакомец менял маску последний раз, я на мгновение уловил черты его лица. Что-то будто кольнуло меня в висок, и секунду-другую, как бы перебирая страницы книги своей памяти, я искал ответ на возникший, но еще не осознанный вопрос – Так кто ж ты… И вдруг меня словно осенило: – Степан. Степан Гаврик из «Коммерсанта».
Услышав мои слова, человека с маской безразличия на лице застыл, словно его облили жидким азотом, как робота Т1000 из второго терминатора. Казалось, что он даже не дышит. Я смотрел на него, он смотрел на меня и молчал. Я потянул к нему руку, но он сделал шаг назад. Рука его стала понемногу трястись, а спустя секунду эту вибрацию догнал нарастающий истерический смех.
– Вот, подонок. Разглядел. Как говорили наши предки: ай да сукин сын, – сказал он грубо, фамильярно, к тому же противно гогоча.
– У меня просто хорошая память на лица, – ответил я со всей серьезностью, пытаясь сбить его неприятную манеру.
– Не, не, не, не, – убирая маску от лица, тараторил Гаврик, махая передо мной вытянутым пальцем, – явно с гэбухой работал. Вот такие нам люди нужны, чтобы краем глаза взглянул, и знал кто, что и когда. А то уже сил нет с уродами этими бороться. То мурал с изображением котов в сапогах на шпильках, трахающих собак с усами и чубами запустят, то вирусный трек про комитет матерей дауншифтеров в исполнении двух пролетариев запишут, а то и вовсе хакерской атакой Fbook накроют. Знала, умница, кого вытаскивать надо, знала.
Я лишь с недоумением анализировал поток несвязных и непонятных фраз. При чем безрезультатно.
– Ладно, пошли. Дел невпроворот, – сказал Степан и пошел к эскалатору, на который я недавно взбегал. Я хотел возразить, мол, там какая-то чертовщина с этим подъемником. Но что-то, вероятно, называемое внутренним голосом, убедило меня не делать этого.
– Степан, – обратился я, послушно шагая в след, – а что…
Но он перебил меня, не оборачиваясь: – Понимаешь, Глеб. Как бы тебе сказать. О чем ты меня спросить хочешь, я знаю. Сам подобными вопросами когда-то задавался. Но так сходу и не объяснишь. Тут постепенно надо. В общем, пока скажу так – у воды есть три состояния – жидкое, газообразное и твердое. По законам природы, одновременно находиться в этих состояниях вода не может. У людей что-то подобное. Однако это возможно. На самом деле – часы, идущие в обратном направлении, эскалатор, ведущий в точку начала подъема, отсутствие людей в час пик в подземке и все остальное прочее – это переход или портал, как в известном слогане adidas, из невозможного в возможное.
Я задумался над сказанным.
– Ладно, не бери в голову, – как бы предугадав мое замешательство, сказал Гаврик, – не все сразу. Москва не сразу строилась, а вот развалится быстро. После этого он опять неприятно загоготал, после чего добавил: – Я, если честно, сам далеко не во всем разобрался.
В этот момент мы подошли к эскалатору.
– Ладно, – продолжил он, – будем спускаться. С этими словами Степан вынул из кармана что-то вроде черного портмоне или визитницы и приставил ее к выемке справа от ручного резинового ремня эскалатора.
За спиной я услышал тихое сопение, и резко повернулся. В нескольких метрах от эскалатора появилась кабинка с мониторами, в которой в форме сотрудника метрополитена, правда, сильно изношенной и потертой, сидел мрачный худой старик с впавшими щеками и необычайного серого цвета глазами. На рукаве его пиджака я рассмотрел символ, который состоял из трех предметов: якоря в центре, христианского креста с левой стороны и морского трезубца с правой. Сверху две буквы – русская П и латинская N. В руках человек держал длинный шест с широкой лопастью на одном конце. Клянусь, еще секунду назад там не было никаких кабинок.