В ответ я одобрительно моргнул двумя глазами. Ольга повторно наполнила стакан спиртом, и протянула его мне. Выпив лекарство, я заснул. Меня разбудил звонок телефона. Я снял трубку и приставил ее к уху.
– Ну что, Серега, когда к гуриям поедем? – весело поинтересовался Гаврик.
– К каким гуриям, – сказал я, но сразу же вспомнил, – ах, да, девам из сада.
– Говорил тебе, что тренд зайдет, – продолжал Гаврик.
– Послушай, Степан, а мы с тобой виделись в тот день, когда я представлял концепцию Уильяму Виндзору? – перебил я его.
– Было – хихикнул Гаврик, – не бери в голову. Это часть церемонии инициации регента. Мы называем это печать десницы – почетное прикосновение царственной особы.
– Понятно, – сказал я.
– Так как на счет гурий? – не унимался Степан.
– Да хоть сейчас, – ответил я.
– Отлично, я за тобой заеду минут, эдак, через 30, – сказал Гаврик.
– Давай лучше через час, – ответил я.
– Договорились, – согласился Степан, и положил трубку.
После разговора я какое-то время просто лежал и смотрел в потолок, но затем все же стал пытаться приводить себя в порядок. Давалось это нелегко. Негативные последствия луча «ока потребления» окончательно не прошли. Глубокая тоска, отрешенность, безразличие и полная апатия по-прежнему наполняли мое сердце, тем не менее, позитивная динамика все же была – я уже мог относительно нормально передвигаться и говорить. Завершив утренний туалетный моцион, я сжег несколько 100 долларовых купюр, которые просто скомкал и кинул на тарелку. Вдохнув грязный дым, заключенных в бумагу человеческих чаяний, страданий, радостей и разочарований, я долго не мог прокашляться. К гуриям мне ехать не хотелось, но вопрос с Гавриком нужно было закрыть. Время встречи приближалось, поэтому я надел ненавистную белую рубаху, до половины наполнил стакан со спиртом, залпом выпил его, после чего застегнул на голове маску лица Есенина и вышел из своей шикарной квартиры в мерзкий вечно дождливый город. Гаврик уже сидел в машине, и, завидев меня, помахал рукой. В этот раз кардинал тайной службы был не в форме канцлера ордена козлиной головы, а в одежде обычного клерка со спрятанным под улыбающейся золотой маской лицом. Я сел на задний диван, и машина сразу же тронулась в направлении Днепра.
– Пока твой тренд будет основным в повестке общественно-политического дискурса, тебе надо будет носить атрибуты регента, – сказал Гаврик, протянув мне достаточно крупный дорогой футляр нефритового цвета. В нем оказалась золотая медаль на массивной орденской цепи, состоящей из 13 чередующихся звеньев, соединенных небольшими кольцами. На самой медали была изображена перевернутая пятиконечная звезда черного цвета, в которую помещалась выпуклая голова козла из похожего на перламутр материала с красными рубинами вместо глаз. Звенья были вдвое меньше медали и представляли собой золотые щитки треугольной формы с изображениями меча, копья, лестницы, тернового венка, обнаженной женщины, обнаженного мужчины, змеи, черепа, фигурки, похожей на анальную пробку, бича, игральных костей, петуха и золотых монет. Закончив рассматривать регалии десницы, я надел цепь на шею и уставился в окно. Ехать оказалось недолго. Корпоративный мерс Гаврика повернул на улицу Бастионную и въехал в ворота ботанического сада имени Гришко. Автомобиль остановился у стеклянного здания, напоминающего ограненный бриллиант, и вместе с Гавриком мы направились к его входу. Возле дверей дежурили четыре преторианца, с нехарактерными для легиона рисунками на щитах. Вместо молний в виде стрел, крыльев, полумесяцев и других традиционных узоров времен Римского легиона каждый скутум гвардейцем украшали три цветка – в правом верхнем углу – лилия, в левом верхнем углу – мак, а по центру внизу – роза. Рассмотрев на моей груди регалии регента, один из гвардейцев ударил в подвешенный к зданию китайский колокол, створки стеклянных дверей разъехались в стороны, и мы вошли внутрь. В просторной прихожей, стены которой были обшиты деревом с тончайшей резьбой в виде восточного узора, нас встретил высокий лысый пухлый мужчина в красном халате и такого же цвета тюбетейке, украшенной белыми лентами кружева. Он очень низко поклонился и жестом указал нам направление, в котором следовало идти. Мы шли по мягкому ковру с изображением удивительных растений и причудливых животным, и с каждым шагом до нас все отчетливей доносилось пение птиц, журчание воды и ненавязчивая музыка арфы. Наконец мы уперлись еще в одну дверь, над которой был закреплен огромный мраморный барельеф с телами голых девиц, которые переплетались друг с другом слово листья густой кроны дерева.