Встречная машина была уже совсем близко. Блейн заметил, с некоторым изумлением, что он увеличил скорость до восьмидесяти миль.
Он опустил акселератор. Его автомобиль резко дернулся, завилял, его начало заносить в сторону приближающихся фар.
Покрышка? Неисправность в управлении? Он изо всех сил повернул руль. Тот не поворачивался. Колеса автомобиля ударились о низенький разделительный бортик между северной и южной полосами, и машина подпрыгнула. Руль начал поворачиваться свободно, а мотор завыл, как потерянная душа.
Встречная машина попыталась свернуть, но было уже поздно. Сейчас они столкнутся почти лоб в лоб.
Да, подумал Блейн. Я один из них. Из тех глупых баранов, о которых пишут в газетах, что их автомобиль потерял управление, и в аварии при этом погибло много невинных людей. О, Боже! Современные механизмы, современные шоссе и высокие скорости, а рефлексы все те же, человеческие…
Внезапно, совершенно необъяснимым образом, руль снова заработал, давая Блейну отсрочку в долю секунды. Блейн не тронул руля. Когда фары встречной машины ударили в ветровое стекло, сожаление в нем вдруг сменилось возбуждением. На мгновение он возблагодарил надвигающийся удар, он желал его, он хотел этой боли, хруста костей и смерти.
Потом машины встретились. Возбуждение исчезло столь же быстро, как и появилось. Блейн почувствовал глубочайшую тоску по всему, что он не успел сделать. По водам, где он не плавал, по фильмам, которые еще не успел посмотреть, по книгам, еще не прочитанным, по девушкам, им не тронутым. Его бросило вперед. Руль вырвало из рук. Колонка управления прошла сквозь грудную клетку Блейна и сокрушила позвоночник, голова его врезалась в толстое, не дающее осколков, стекло.
В этот момент он понял, что умирает. Мгновение спустя он был мертв — быстро и ординарно, без боли.
2
Он проснулся в белой постели, в белой комнате.
— Он уже живой, — сказал кто-то.
Блейн открыл глаза. Рядом стояли два человека в белом. Похоже, это были врачи. Один пожилой, бородатый, небольшого роста. Второй был далеко не красавец, с красным лицом, лет пятидесяти на вид.
— Как вас зовут? — спросил пожилой мужчина.
— Томас Блейн.
— Возраст?
— Тридцать два. Но…
— Семейное положение?
— Холост. Что…
— Видите? — сказал пожилой, поворачиваясь к краснолицему коллеге. — В полном сознании, совершенно.
— Никогда бы не поверил, — сказал краснолицый.
— Естественно. Травмирование при смерти преувеличивалось, слишком преувеличивалось, как это будет показано в моей будущей книге…
— Гммм. Но депрессия при перерождении…
— Чепуха, — уверенно заявил пожилой. — Блейн, вы хорошо себя чувствуете?
— Да. Но я хотел бы знать…
— Видите? — с триумфом сказал пожилой врач. — Снова жив и в здравом рассудке. Теперь вы подпишете отчет?
— Думаю, у меня не остается другого выбора, — сказал краснолицый. И оба врача ушли.
Блейн смотрел им вслед, не понимая, о чем это они говорили. К кровати подошла добродушная, полная сестра милосердия.
— Как вы себя чувствуете? — спросила она.
— Отлично, — сказал Блейн. — Но я хотел бы знать…
— Простите, — сказала сестра, — пока что вам нельзя задавать вопросы. Так велел доктор. Вот, лучше выпейте, это вас подбодрит… Вот молодец! Не беспокойтесь, все будет в порядке.
Она вышла. Слова ободрения напугали его. Что она имела в виду, когда говорила это: «Все будет в порядке»? Значит, что-то было не в порядке! Что, что же это было? Что он здесь делает, что произошло?
Вернулся бородатый врач, с ним пришла молодая женщина.
— С ним все в порядке, доктор? — спросила она.
— В полном рассудке, — сказал пожилой врач. — Отличное соединение, я бы сказал.
— Тогда я могу начинать беседу?
— Конечно. Хотя я не могу отвечать за его поведение. Травма смерти, пусть даже ее значение и преувеличивалось, все еще способна…
— Да, спасибо.
Девушка подошла к Блейну и нагнулась над ним. Очень привлекательная девушка, отметил про себя Блейн. Черты лица тонко вырезанные, кожа свежая, словно слегка светящаяся. Ее блестящие каштановые волосы были туго стянуты назад за миниатюрные уши, и от нее исходил едва уловимый аромат духов. Она могла бы быть даже красивой, если бы ее не портила неподвижность лица и напряженная собранность всего стройного тела. Трудно было представить ее смеющейся или плачущей. Невозможно было представить ее в постели. Что-то фанатичное ощущалось в ней, что-то напоминающее беззаветного борца, но, как догадывался Блейн, посвящена эта борьба была ей самой.