Женщина открыла рот и издала жалобный стон, всё её тело содрогнулось, и она открыла глаза. Несколько секунд мы с ней молча смотрели друг на друга, потом женщина заметила беспорядок в своей одежде и спешно начала одеваться. Я не стал ей мешать, тем более, что понятия не имел, как ей помочь. Когда женщина застегнула последнюю пуговицу, я осторожно прикоснулся к её руке.
— Вы больны.
— Больна, — кивнула женщина, не делая попыток отстраниться от меня. Я заметил, что стоило только коснуться её или любым другим способом попытаться удержать, как во всей фигуре женщины появлялось безразличие и безучастие ко всему происходящему. Эта странная покорность мне не понравилось, но сейчас я не стал выяснять её причины и только спросил:
— Чем я могу помочь вам? Куда вы шли?
— Крихтэ, — сказала женщина хрипловатым гортанным голосом и указала рукой вперёд. — Мельницы Крихтэ.
— Это далеко? — осведомился я, помогая ей подняться. — Вы можете идти?
Она кивнула, не глядя на меня, и принялась теребить в пальцах завязку своей нижней кофты, которая торчала из-под серой рубашки. Ветер трепал её черные волосы и длинную юбку, так что грубая ткань липла к ногам, а волосы вставали дыбом. Я встряхнул платок, который к тому времени почти успел высохнуть и, осторожно собрав все длинные пряди, завязал его под подбородком. Я столько раз повязывал платок своей дочери, что сейчас сделал это практически на автомате. Летом Настя не признавала шапок, кепок или косынок, поэтому когда мы ходили с ней в лес, я всегда повязывал ей платок.
— Как вас зовут? — спросил я, стараясь поддержать женщину так, чтобы она в случае чего упала на меня, а на не землю.
— Нарин, — сказала она, тупо глядя прямо перед собой.
— Игорь, — представился я, в знак приветствия легонько сжав её ладонь. На секунду задумавшись, я решил перейти на "ты": — Чем ты больна, Нарин?
Женщина впервые посмотрела на меня с боязливым любопытством и несколько раз шепотом повторила моё имя, каждый раз с разной интонацией. Правильно воспроизвести его ей так и не удалось, и она остановилась между "Ихой" и "Ирго". Впоследствии она называла меня только Ихо и никак иначе.
— Чем ты больна? — повторил я настойчивее.
— Больна, — утвердительно сказала Нарин, снова опуская взгляд и становясь равнодушной.
— Так что с тобой? — не отступал я. — Чем я могу помочь тебе?
— Не со мной, — неохотно ответила женщина и опустила руку на живот. — Во мне.
— Ты беременна? — спросил я, внутренне холодея. Несмотря на то, что прошло уже много лет, воспоминания о беременности Марины были ещё свежи. Я понятия не имел, что надо делать в таких случаях, а перспектива самолично принимать роды меня совершенно не радовала. Но Нарин покачала головой и сказала так тихо, что я едва сумел различить слова:
— Беременность счастье, — тут она резко надавила руками на живот, который теперь выпирал из-под одежды. — Это — горе.
— Я не понимаю тебя, — покачал я головой. — Что я могу сделать?
— Собиратели! — внезапно закричала Нарин так громко и отчаянно, что я едва не выпустил её из рук. — Цветы лау-лау!
Она резко рванула на себе юбку, да так, что затрещала ткань, и обнажила тонкие ноги в кожаных сандалиях. С внешней стороны ступни, прямо под выступающей косточкой был крошечный рисунок, который я принял поначалу за засохшую грязь. Когда я присмотрелся повнимательнее, я увидел, что рисунок изображал три переплетённых цветка — люпин, розу и лесной колокольчик. Нарин ткнула пальцем в люпин.
— Лау-лау. Цветы любви.
— Я не понимаю тебя, — произнёс я с отчаянием. Если меня в жизни и могло что-то взбесить, так ситуации, когда я совершенно не понимал собеседника. Я никогда не отличался завидным терпением, что в полной мере испытала на своей шкуре моя дочь, а если я слишком долго не мог, что называется, "врубиться", я начинал злиться. Но сейчас я прекрасно понимал, что от моей случайной знакомки мало что зависит, и единственное, что я могу, так это мягко и осторожно выспросить её обо всём, что меня интересует. Казалось, она и сама поняла, что мне надо объяснять всё как можно более подробно, а потому, когда я в очередной раз спросил, чем могу помочь, Нарин сказала:
— Им нужны собиратели. Дрэям, что живут в высокой башне и носят одежды пришлых. Им нужны новые и новые собиратели. Я вынашиваю плод, вынашиваю нового собирателя цветов лау-лау. Лау-лау дороже жизни, потому что лау-лау — жизнь. Собиратель поедает моё тело изнутри от зачатия и до самых родов. А когда новый собиратель родится, дрэи выбросят то что от меня осталось в море. Я иду к мельнице Крихтэ, чтобы родить там и самой отдаться волнам. Наша вера говорит, что никто кроме меня не вправе распоряжаться моей смертью, поэтому я сама сделаю с собой то, что хотят сделать со мной дрэи.
— То есть твой ребёнок… — изумленно проговорил я, но Нарин не дала мне досказать.
— Не ребёнок. Собиратель.
— Я могу как-то помочь? — осторожно спросил я, даже не пытаясь осмыслить услышанное. — Я могу что-то сделать для тебя?
— Надо добраться до Крихтэ, — сказала Нарин, теребя концы платка прозрачными пальцами. — Надо выпустить собирателя.
Я замешкался с ответом, и тогда женщина взглянула прямо мне в глаза, да так, что будто бы прожгла взглядом.
— А тебе надо возвращаться обратно. Пришлым не место. Пришлых ищут дрэи. Трёх пришлых ищут… Дрэи…
Я потёр виски руками, отчаянно пытаясь собраться с мыслями и решить, наконец, как следует поступить. Но вместо того, чтобы думать связно, в голову лезли совершенно посторонние мысли. Я думал о том, что в понедельник мне надо предоставить пакет документов по последней сделке, о том, что перед тем как выйти из дома, я забыл вытащить бельё из стиральной машинки. Словом, я готов был думать о чем угодно, только не о том, как изгнать выражение напряженной боли с лица Нарин. Взглянув на женщину, которая покорно стояла рядом со мной, бессильно опустив голову мне на плечо, я почему-то подумал о своей Насте. Я вспомнил её совсем маленькой, почти целиком помещающейся на моей руке, горячей как батарея, не могущей даже кричать от слабости, и только жалко, как птенчик, разевающей рот. Мысль о дочери подействовала на меня отрезвляюще, я забеспокоился, как бы с ней чего не случилось, но вспомнил, что сам ещё вчера отвёз её к сестре и успокоился. По крайней мере, моя девочка не предоставлена сама себе, а до вечера я наверняка найду способ отсюда выбраться. Впрочем, я не был особо уверен в последнем утверждении, однако оно меня немного успокоило, и я смог твёрдо сказать Нарин:
— Сначала я помогу тебе добраться до этой твоей мельницы.
— Мельница Крихтэ, — кивнула Нарин.
— Крихтэ, — не без труда повторил я, пытаясь сымитировать её гортанный говор. — А там мы уже разберёмся, что делать дальше.
Нарин ничего не ответила, но не стала и возражать, смиренно вверив себя в мои руки. Как я вскоре понял, женщинам её народа были свойственны покорность и кротость, те самые качества, у нас небезуспешно сумели победить феминистки, никсы и подобные им. Смирение было основным качеством Нарин, оно всецело ею руководило и, как я убедился далее, заставляло её порой совершать самые нелепые поступки. Это чувство не было слепым, наоборот, чем больше я узнавал Нарин, тем больше понимал, что её покорность была мощным двигателем для процессов необычайной силы. Я не психолог, но полагаю, я правильно разгадал механизм действия: — Нарин искала мужчину, который бы отличался от прочих силой, твёрдостью духа, одним словом теми качествами, которые у нас назвали бы качествами лидера. Этому мужчине Нарин давала право распоряжаться её жизнью по своему усмотрению, оставляя за собой лишь право идти рядом и быть верной соратницей во всех делах. Не знаю, почему Нарин выбрала именно меня, скорее всего, она не могла подолгу находиться одна, а уважение к мужчине прививалось ей с самого детства. Я случайно оказался рядом, и на мою долю выпало принимать весь тот почет и почтительное отношение, которое было положено мужчине, принятому Нарин.