— Извините, — зачем-то сказал я, хотя совершенно не чувствовал себя виноватым. Как будто бы я должен помнить каждого, с кем меня когда-то сталкивала жизнь.
— А я тебя очень даже хорошо помню, — сказал незнакомец, потирая ладошки. Вид у него был такой, как будто с ним случилось что-то необычайно приятное. Даже глаза у него заблестели от удовольствия. — Мальчик из леса, верно?
— Не знаю, о чем вы, — сказал я и тут же осёкся. Я словно наяву увидел нашу старую дачу, друзей, лес и маленькое золотое крылышко. Человек в жилетке видимо понял по моему лицу, что я его вспомнил и улыбнулся ещё шире:
— Ну привет, мальчик из леса, — сказал он, положив руку мне на плечо. — Всё гуляешь, верно?
— Я помню вас, — зачем-то сказал я, сбрасывая его ладонь. — Кто вы?
— Человек, — засмеялся знакомый незнакомец. — Просто человек.
Смех у него был неприятный, даже лающим, как будто бы горло было доверху забито чем-то сыпучим. У меня снова закружилась голова, и я облокотился рукой о полку. Человек в жилетке внимательно на меня смотрел и барабанил пальцами по собственной щеке. Щека, рыхлая и похожая на студень, мелко вздрагивала.
— Прекратите, — невольно попросил я. — Скажите лучше, где мы?
— Где? — удивился незнакомец и снова захихикал. — Ну, ты, брат, и вопросы задаешь! Мы в российской национальной библиотеке. Та самая, что у Парка Победы. С фонтанами.
— В библиотеке… — пробормотал я, поднося руки к вискам. Головокружение перешло в боль, которая сдавила мою голову раскалённым железным обручем. Я закрыл глаза и сделал глубокий вдох.
— Я пошел, дружок, — весело сказал человек в жилетке. — Бывай!
— Погодите! — окликнул его я, с трудом разжимая веки. — Я должен спросить!
— Потом спросишь, — хихикнул незнакомец и быстрым шагом пошел мимо высоких библиотечных стендов. Сначала я хотел догнать его, но потом решил, что не стоит. Слишком уж много случилось за сегодняшний день. И всё произошедшее носило такой характер, что больше всего мне хотелось не думать об этом. У меня была дочь, была работа и была немаленькая ответственность и перед тем, и перед другим. А это значило, что всё остальное было второстепенным. То, что в моей руке больше нет зайца, почему-то меня совершенно не удивило. По сравнению со всем остальным это казалось мелочным.
Я подошел к стенду и как ни в чем ни бывало оформил библиотечный билет. По нему я взял книжку О`Генри, и, как ни стыдно мне в этом признаваться, я не был уверен в том, что собираюсь её возвращать. Второй раз за день я взглянул на часы и совершенно не удивился тому, что на них было всего половина четвёртого. Я вышел из библиотеки, зашел в кафе "Мыши", выпил чашку крепкого черного чая с мятой и съел два куска сырного торта. Наверняка это может показаться странным, но спокойная обстановка кафе, горячий чай и аппетитный десерт постепенно привели меня в чувство. Я снова испытал то ощущение, которое наверняка знакомо каждому человеку. Мы готовы дрожать от страха в кинотеатре, вжавшись спиной в спинку кресла, а когда выходим из тёмного зала на улицу, не можем сдержаться от смеха. Фильм ужасов, который только что заставил нас трепетать, вдруг кажется смешным. Мы радуемся тому, что всё это было не по настоящему, и собственный страх уже представляется нам чем-то забавным. И я сидел в кафе, пил вторую по счету чашку чая, жевал торт и думал, что ничего особенного не произошло. Я даже не стремился забыть всё произошедшее, оно забывалось само, забывалось так, как забывается страшный сон. И чем больше я сидел за столиком, чем больше расслаблялся, тем бледнее становились воспоминания о Нарин, каменных статуях и страшной мельнице Крихтэ.
Около шести часов мне позвонила сестра и сказала, что собирается сводить детей в гости к своей знакомой, кошка которой недавно разродилась тремя котятами. Я понял, что следующая неделя пройдет под знаком "папа, хочу котёнка", но возражать не стал. Мы договорились, что я заеду за Настей в девять, я допил чай, расплатился по счету и поехал домой. По дороге я зашел в канцелярский магазин, купил дочери папку для акварели и две кисточки "белка". Она давно просила меня об этом, а я всё время забывал. Потом я смотрел телевизор, читал газету, ужинал, не зная, чем ещё себя занять. Вечером съездил за Настей, выслушал о том, какие миленькие были котята, объяснил как мог, что второго кота мы брать не будем. Дома я развлекал обиженную Настю чтением вслух, перед сном мы посмотрели сборник старых мультфильмов, пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись по комнатам.
И всё снова вошло в привычную колею. Валерия исчезла из моей жизни, других женщин я в неё не впускал, всецело отдаваясь одной только работе. Дочь умудрилась вывихнуть руку на уроке физкультуры, и я неделю бегал с ней по врачам, которые поначалу приняли вывих за перелом. Потом на работе у меня случился кризис, одновременно ушли в декретный отпуск две моих сотрудницы, и на их место пришлось взять практикантов. Лето как-то незаметно схлынуло, наступила осень, зима, мы весело провели новогодние праздники и не успели оглянуться, как на пороге была весна. А это значило, что ещё месяц-другой, и у Насти закончится учеба в школе, начнутся летние каникулы, и мы с ней отправимся на дачу.
У моей жены не было других родственников кроме меня, и после её смерти мне досталась квартира и участок, некогда любовно возделываемый её покойными родителями. Дача находилась в сорока километрах от Петербурга по выборгскому направлению, до Финского залива было полчаса ходьбы, а до леса рукой подать. Бывать там одно удовольствие, и я был счастлив, когда мог выкроить время, чтобы съездить на дачу. Об одной из таких поездок я и хочу поведать, но для начала стоит немного рассказать и о самой даче.
Участок, принадлежащий родителям моей жены, окружал невысокий зелёный забор, а в заборе было три калитки. Одна из них, черная и довольно громоздкая была так называемой "парадной", выходила она на улицу и была достаточно широкой, чтобы в неё могли пройти сразу три человека, не задев друг друга плечами. Другая, попроще и пошире, предназначалась для въезда автомобиля, но за неимением места для парковки свою машину я всегда оставлял за забором. Третья калитка была в самом конце сада, и чтобы дойти до неё, надо было пройтись по небольшой горке. Участок располагался на неровном месте, и если дом был построен на относительном возвышении, то огород и сад разместились в низине. Летом пробежаться по каменистой дорожке было одно удовольствие, а вот зимой, идя до колодца по гололёду, вы рисковали серьёзным падением. В низине у забора рядками стояли клетки, в которых отец Марины держал кроликов, недалеко от них находился курятник. Ни кур, ни кроликов давно не было, а когда Настя была помладше, она с удовольствием рассаживала по клеткам свои игрушки, воображая, что это зоопарк. Рядом с клетками росли две берёзы, из которых ещё на моей памяти мать моей жены брала по весне сок. Я до сих пор помню, как Наталья Ильинична выжимала сок из пожелтевшего бинта, а Марина нетерпеливо требовала, чтобы мать дала ей попробовать. Родители Марины умерли в один год, и более дружной семьи я больше никогда не встречал. Не скажу, чтобы моя жена проливала бурные слёзы по поводу их кончины, но я видел, как ей нелегко и старался поддержать её по мере своих сил. Вместе с Натальей Ильиничной погиб и её огород, за которым Марина не захотела ухаживать. Несколько лет на дачу никто не приезжал, а потом я начал возить туда Настю. В мой отпуск мы уезжали куда-нибудь на юга, а в остальное время летом Настя была на даче с Маргаритой Петровной, моей бывшей сослуживицей, которая, выйдя на пенсию, согласилась сидеть с моим ребёнком. Платил я её немного, но Маргарита Петровна не жаловалась, уверяя меня, что ей в радость заниматься моей девочкой. А Настя любила дачу, любила Маргариту Петровну, но больше всего, пожалуй, любила калитку, которая находилась в низине.
Калитка выходила на полянку, сразу за которой начинался лес. На полянке была натянута теннисная сетка, которую мне регулярно приходилось чинить, и большие качели, висящие между двух сосен. Именно эти качели и были предметом неугасимого Настиного интереса. Поначалу они вызывали у меня немалое опасение. Я всё время боялся, что толстая верёвка рано или поздно перетрётся и Настя грохнется вниз с немаленькой высоты. Или что переломится огромное бревно, к которому и была прикреплена верёвка, или что рухнет одна из сосен, одним словом, я воображал себе все те ужасы, которые рисует фантазия папаши-параноика. Чтобы убедиться в том, что ничего такого не случиться, я, к вящей Настиной радости, взобрался на качели с ногами и качался на них до тех пор, пока дочь не начала требовать, чтобы я слезал. Выяснив, что качели преспокойно выдерживают мой вес, я поверил в то, что Насте опасность не угрожает. Однако даже тогда я беспокоился каждый раз, когда знал, что дочка снова пошла качаться. Вскоре Настя это выяснила и с тех пор перестала информировать меня о том, чем именно будет заниматься на улице. Возможно, это прозвучит дико, но даже зная о том, что дочь соврала мне, я чувствовал себя спокойнее.