Я совсем потерял самообладание, схватил юношу за плечи и энергично встряхнул.
— Хватит нести ерунду! Какая река? Какой дух? Их никто не касался, слышишь ты, никто! Они… — тут я осёкся, вспомнив рубцы на теле мальчиков. Пастух, видя моё смущение, спокойно отвёл мои руки и сказал:
— Фриттэ не может увидеть, кто пришлый, а кто нет. Она принимает всех. Она отправила Та Ли в мавкин лес и деревья носят его в себе, как женщины носят детей. Это нужно дрэям. Да, дрэям.
— Как мне вернуть детей? — спросил я, делая глубокий вздох, чтобы успокоиться. — То есть… я могу их вернуть?
— Нет, — кратко сказал пастух.
Я закрыл глаза и опустился на траву. Мне вдруг опротивел весь этот край с его розовыми деревьями, быстрыми водами и приторно-сладкими запахами. Я почувствовал, что враз лишился сил, и больше всего мне захотелось сейчас оказаться на веранде нашего дачного домика. Моей руки коснулось что-то мягкое и влажное, я с неохотой открыл глаза и увидел прямо рядом с собой морду белого зверька. Три его глаза не выражали ничего и были темны, а вот третий смотрел на меня с боязливым любопытством. Он был светло-зелёный и какой-то водянистый, зрачок светло коричневый с золотым ободком. Рот животного был измазан в земле и немного приоткрыт, с нижней губы свисала травинка. Я машинально протянул руку, совершенно не задумываясь об возможной опасности, и погладил зверя по голове. Шерсть его оказалась совершенно не жесткой, а наоборот мягкой и приятной на ощупь. Животное никак не отреагировало на моё прикосновение, а вот собака бросилась прямо ко мне, и, наверное, как следует бы тяпнула, если бы пастух не позвал её:
— Клико! Назад!
Собака отошла от меня с недовольным рычанием и легла у ног юноши, подозрительно на меня поглядывая. Белый зверёк при её приближении метнулся в сторону и смешался со своими собратьями.
— Шел бы ты обратно, — сказал пастух, лениво вертя в руках свою флейту.
— Я не знаю куда! — глухо произнёс я. — Я даже не знаю, где я!
— Ты здесь. — рассмеялся юноша. — Что ещё тебе надо знать?
— Что это за место? Как мне вернуться домой? Как вернуть детей? И, наконец, что за твари, которых ты пасёшь?
Паренёк покачал головой и заиграл на флейте. Некоторое время в воздухе звенела грустная и сочная мелодия, потом юноша перевёл дух, сунул флейту под мышку и сказал чуть сбившимся голосом:
— Ты из аларина, я знаю. А здесь просто приграничье. Наши земли появились случайно. Их нет в большом замысле. К нам никто не приходит кроме заблудившихся в аларине пришлых и дрэев. Иди по тропинке через мшистый лес и ты вернёшься в свой аларин. Детей ты уже не вернешь, это я тебе уже говорил. А я пасу Эйи. Собирателей.
Юноша нагнулся и заглянул мне в лицо.
— Я ответил на все твои вопросы?
— Да, — пробормотал я, снова переживая события двухлетней давности. Нарин, вынашивающая редкостную тварь, мельница, смотритель, море. Я столько раз говорил себе, что всё произошедшее было не более чем кошмарным сном, но жизнь снова столкнула меня один на один с неизведанным.
— Скажи мне только, — попросил я пастуха и показал рукой на белых зверей. — Какие они? Собиратели?
Паренёк пожал плечами.
— Эйи, — сказал он, подумав. — Они Эйи и всё.
Увидев, что это ни о чем мне не говорит, пастух несколько раз сжал руки в кулаки. На его лице было написано, что он пытается что-то сказать, сформулировать, но у него не получается. Наконец юноша неуверенно произнёс:
— В каждом есть свет. Каждый живой светит, как свеча. Как светильник. Дрэи гасят светильники собирателей. Если всё время сидеть на одном месте, ноги слабеют. Если никогда ни о чем не думать, слабеет ум. Людям Аидрэ-дэи нужно чтобы Эйи собирали цветы лау-лау. Они не дают им мыслить, ввергая разумных существ в состояние тупого скота. Никто не знает, из каких земель дрэи привели собирателей. Но с тех пор, как Эйи появились у нас, мой народ ненавидит их и считает демонами. Меня ненавидят за то, что я служу дрэям, но я делаю это не по своей воле. Я знаю Эйи лучше чем кто-либо из моих собратьев. Они уносят жизни наших женщин, губят нашу землю. Но это вина дрэев, а не собирателей. Если бы Эйи могли, они бы уничтожили дрэев.
Юноша замолчал. Я подумал немного и спросил его:
— Если ты не испытываешь к ним ненависти, зачем даешь своей собаке мучить их? Если они не чудовища, а угнетённые существа, разве тебе не жаль из?
— Жаль? — удивлённо повторил пастух. — Моё сердце не знает жалости и сострадания, иначе дрэи никогда бы не поставили меня стеречь собирателей. Я не жалею никого. Даже себя. Может, именно поэтому меня не принял мой народ. Они слишком мягкосердечны и добры. Я для них слишком прям и несгибаем. Они готовы любить весь мир, а я люблю только голос ветра. Нам не по пути.
Сказав это, паренёк улыбнулся, слегка прищурил глаза и заиграл на флейте. Мелодия у него получилась печальная и протяжная. Несколько Эйи подняли головы и долго на него смотрели, слегка кивая в такт музыке. Собака поднялась на ноги, подняла морду к небу и громко тоскливо завыла. Пастух перестал играть и потрепал её по голове.
— Тихо, Клико.
— Где этот мшистый лес? — спросил я. — Куда мне идти?
Пастух молча указал мне рукой. Я кивнул и, не прощаясь, побрёл по узкой тропинке в густой траве. Пёс ринулся за мной и несколько метров шел след в след, сдавленно рыча и капая слюной. Потом, видимо, кто-то из белых зверей решил совершить побег с поля, пёс рыкнул и кинулся наводить порядок. Снова зазвучала нежная мелодия флейты. Я шел по тропе прямиком в мрачного вида лес, синеющий далеко впереди.
Когда я вошел под сень величественных деревьев, мне почудилось, что я оказался в чреве какого-то чудовища. В самом деле, из ясного и солнечного дня я попал в сумеречную чащу, со всех сторон окруженный высокими соснами и дубами. Лес был действительно мшистым. Зелёный мох был под ногами, мох покрывал разбросанные повсюду огромные валуны, мох был на корнях и стволах деревьев. Было довольно влажно, и наконец-то отступил обволакивающий медовый аромат. Здесь пахло болотом, травой и стоячими водами. Я прошел немного вперёд и увидел небольшое озеро, сплошь затянутое тиной. Через него для чего-то был переброшен крепкий деревянный мостик, тоже заросший мхом. На мосту была небольшая бревенчатая будка с одним окошком. Тропинка вела в сторону от озера, но я не удержался и поднялся на мостик. Перила его были скользкие от влажного мха, на них сидели три крупные улитки. Я подошел к будке и заглянул в окошко, но там никого не оказалось. Я разглядел перевёрнутый стул и осколки битой посуды, лежащие на полу. Когда я спустился с моста, из окошка будки выскочила белка и уселась на перила. На меня она не обращала никакого внимания.
Я не могу сказать даже, какое время суток было в этом странном и удивительном лесу. Когда я поднимал голову вверх, я не видел ничего, кроме тёмно-зелёный ветвей, сплетённых над моей головой. Я шел по тропинке всё дальше и дальше, постепенно проникаясь очарованием леса и стараясь шагать осторожно, чтобы не хрустнула ни одна веточка, ни дрогнул ни один листочек. Поначалу я не видел ничего, кроме зелёного мха, потом мои глаза стали различать цветы и травы, сверкающие, как драгоценные камни. С удивлением смотрел я на длинные стебли колокольчиков, до самого верха покрытые блестящими прозрачными каплями, и на сами колокольчики, в центре которых переливались маленькие синие шарики. Несколько раз я пробовал прикоснуться к ним рукой, но они оказывались скользкими, как ртуть, сами собой убегали от моих пальцев и скатывались в мох. Травы здесь были с острыми как бритва краями, в чем я уже успел убедиться, неосторожно коснувшись их ладонью.
Потом я увидел удивительные соцветия люпина, который здесь назывался не иначе как лау-лау и имел особую ценность для дрэев. Больше всего здешний люпин напоминал мне кукурузные початки, настолько твёрдыми и прочными казались их маленькие цветы, плотно облеплявшие толстый стебель. Я осторожно потрогал их, и мне показалось, что я прикасаюсь к чему-то желеобразному. У меня на пальцах оказалась густая масса, по консистенции напоминающая зубную пасту. Запах у неё был довольно приятный, к лёгкому цветочному аромату примешивалась древесная нота.