Каково же было моё удивление, когда в голове у меня совершенно отчетливо прозвучал тихий голос:
— Это ничего. Ничего.
Я открыл рот, чтобы сказать хоть что-то, но мой язык словно прилип к гортани и я не мог выдавить из себя ни слова. Тайя смотрела на меня с некоторым опасением, очевидно, ожидая какой-то бестактности, Тари опустил морду к земле и задумчиво ворошил лапой густую траву.
— Иди домой, — сказала, наконец, Тайя, сообразив, что ничего путного от меня не добиться. — Твоё время ещё не пришло. Возвращайся в свой аларин.
Я не без труда кивнул, прикоснулся рукой к шерсти Тари и быстро-быстро зашагал вперёд. Я ни разу не оглянулся на девушку с её удивительным зверем (не зверем, Эйи, поправил я себя сам), но почему-то был точно уверен, что они оба задумчиво смотрят мне вслед. В голове у меня роилось множество мыслей, я искал ответы на сотни вопросов и готов был поверить в какую угодно чушь, которая объяснит мне всё происходящее. Необычные цвета повсюду стали нестерпимо яркими, звуки всверливались мне прямо в мозг, живот то и дело сводило судорогой. Больше всего мне хотелось упасть прямо на траву, уткнуться в неё лицом и ни о чем не думать. Мне хотелось уснуть и проснуться совершенно отдохнувшим на раскладушке, вдали от всего сюрреалистического бреда. Мне хотелось спуститься в погреб и достать оттуда бутылку холодного пива, прикоснуться лбом к запотевшему стеклу, а потом сделать несколько больших глотков. Я хотел трясти головой, отгоняя от себя остатки нелепого сна, хотел посмеиваться про себя, удивляясь богатому воображению. Но ничего не случалось. Я не терял сознания и не засыпал, я просто шел по тропинке, ведя в глубине души ожесточенную битву между разумом и логикой.
В тот момент, когда мне уже стало казаться, что я обречен вечно идти сам не ведая куда, ноги мои подкосились, в голове зашумело, и я грохнулся на землю. Это не было обмороком, напротив, сознание моё оставалось довольно ясным. На меня накатила невероятная слабость, так что я не мог шевельнуть даже пальцем, а малейшее движение глазами воспринималось как непосильный труд. Некоторое время я бессильно лежал на спине, тупо глядя в небо и чувствуя, как немеют руки и ноги. Потом мало-помалу я стал приходить в себя, дыхание стало размеренным и ровным, сердце быстро застучало в груди, разгоняя застоявшуюся кровь. Я осторожно попробовал встать, а когда мне это удалось, я долго стоял, судорожно вцепившись руками в дерево. Глаза мне заливал обильно выступивший пот, рубашка липла к спине. Постепенно слабость отступала, тело моё наливалось силой и я уже мог спокойно вытереть лицо ладонью и осмотреться. Но ни розовых деревьев, ни ярких красок, ни зарослей сверкающих цветов не было и в помине. Я был в Горелом лесу.
Не помню, что я делал, когда понял, наконец, где я оказался. Кажется, я смеялся, смахивая со щек катящиеся слёзы, возможно, что-то шептал или даже напевал. Я был определённо не в себе, но не отдавал в это отчета. В тот момент я ещё не думал о том, что со мной нет двух ребятишек, похожих друг на друга как две капли воды. Я не вспоминал о них до тех пор, пока не выбрался из Горелого леса на пыльную дорогу. Не вспоминал — и мне было чрезвычайно хорошо. А потом начался беспредел.
Пропажу детей обнаружили почти сразу. К счастью, её никоим образом не связывали со мной, потому что ни один человек не видел близнецов в моей компании. Но допрашивали, кажется, всех жителей посёлка, бедного Максимова вызывали по меньшей мере раз пять. На каждом столбе висело объявление с фотографиями несчастных ребят, и первое время я боялся выходить из дома, чтобы не увидеть их улыбающиеся лица. В посёлке едва не началась паника, дачники спешно уезжали в город, детей не выпускали из дома. Я позвонил сестре и попросил оставить пока Настю у себя. Отдых на даче был закончен.
Днём я ещё держался нормально, здоровался с соседями и качал головой, в очередной раз выслушивая леденящую душу историю похищения. Но ночью я не мог заснуть из-за нахлынувших воспоминаний. Я закрывал глаза и видел перед собой оскаленную морду большой собаки, видел глаза собирателя с расширенными от ужаса зрачками. Я мысленно говорил с Тайей, вспоминал Нанарин, вспоминал крик Нанарин. А ещё был люпин. Целые поля, заросшие люпином. Просыпался я в холодном поту.
Потом мы с Настей съездили на юг, потом пару дней пожили в Подмосковье у друзей. Мой отпуск кончился. От летних каникул оставалось ещё больше трёх недель, и мне удалось достать путёвку в детский лагерь со странным названием "Наш дом Земля", куда я и отправил дочку. Лагерь был под патронажем группы американских экологов. К слову сказать, в лагере Насте совершенно не понравилось, и на подобном отдыхе отныне был поставлен жирный крест.
Первые недели после моего путешествия с близнецами я каждую ночь сходил с ума, снова и снова переживая всё случившееся. Потом меня начало понемногу отпускать, а когда я вышел на работу, кошмары прекратились совсем. Все мои мысли были поглощены новым проектом, который я вел. Времени не оставалось ни на что, мы налаживали контакты с хорватскими партнёрами, и я был необычайно рад, когда удавалось поспать хотя бы шесть часов. Сны больше мне не снились. Когда до приезда Насти из летнего лагеря оставались считанные дни, я вдруг обратил внимание на симпатичную девушку, работающую в кафе напротив моей конторы. Я редко обедал где-то вне офиса, обычно довольствуясь тем, что приносила секретарша из ближайшего магазина. А тут меня просто-таки подкосило, мне хотелось снова и снова видеть красивую официантку, и я готов был ходить в кафе хоть по три раза на дню. На работе это практически не сказалось, трудовой вертеп потихоньку сходил на нет: — начинался так называемый мёртвый сезон. Я узнал, что девушку зовут Лора. Несколько раз мы с ней пили кофе в маленьком ресторанчике возле Фонтанки, гуляли по Летнему саду и Марсовому полю. Я ни разу не купил ей цветов, зато подарил большого розового зайца, который Лоре очень понравился. Мы встречались у меня дома, причем каждый раз, когда дело доходило до чего-то серьёзного, я понимал, что мне этого пока совершенно не хочется. Видимо, такой расклад весёлой и легкомысленной Лоре не подходил, и мы с ней совершенно спокойно расстались.
Приехала взбудораженная и дочерна загоревшая Настя. Два дня мы с ней ходили по магазинам, покупая учебники и тетрадки. Дочь вынудила меня купить совершенно невообразимый ранец с ядовито-розовыми слониками и многофункциональный пенал размером с кирпич. При взгляде на него я с тоской вспоминал собственный голубой пластиковый пенальчик с часами, который был у меня в детстве. Я любил свою дочь по мере сил, но я совершенно не понимал то, чем она живёт. Я вообще не понимал современных детей, хотя, наверное, все дети одинаковые. А все разговоры "в моём время такого не было" повторяются на протяжении многих столетий.
Первое сентября пришлось на воскресенье. Весь день мы с Настей смотрели по телевизору старые фильмы, вечером я притащил большой торт, дочь утыкала его свечками, оставшимися с её дня рождения. Легли мы, кажется, задолго после полуночи и уснули как убитые. Потом началась учеба. Жизнь постепенно входила в своё обычное русло.
Октябрь выдался необычайно тёплым, деревья всё ещё стояли зелёными, на газонах и клумбах всё ещё зеленела трава. Иногда вечерами я подолгу гулял в одиночестве по Московскому проспекту, раздумывая о том, что же всё-таки произошло этим летом. Иногда я даже ловил себя на мысли, что неплохо было бы вернуться туда, где к небу тянутся высокие розовые деревья, где под ногами шелестит мягкая трава а воздух напоен волшебными медовыми ароматами. Хотелось мне и увидеть переливчатые цветы, мерцающие во мшистом лесу, пройтись по мостику над небольшим озерцом и ещё раз посмотреть на странного белого зверя, лежащего на солнечной лужайке. Впрочем, я не позволял себе слишком об этом задумываться, разумно опасаясь, что так недолго совсем тронуться умом. Слишком уж нереальным казалось мне всё произошедшее, хотя я имел доказательства того, что всё происходило на самом деле. Ведь близнецы действительно пропали, а я где-то пропадал до самого вечера.
В один из дней на меня напала страшная тоска. Работа, семья, всё опротивело мне до критичной точки, даже сестра, которая как обычно была ко мне необычайно добра, казалась сейчас крикливой и эгоистичной бабой. Мне стоило невероятных трудов не сорваться с утра на дочь, но, кажется, моё настроение не ускользнуло от её наблюдательных глаз. Хорошо ещё, что у Насти хватило ума не спрашивать меня ни о чем. Она наскоро перекусила двумя бутербродами, подхватила свой новомодный ранец и умчалась в школу. Когда за ней хлопнула дверь, я позвонил на работу и сказал, что меня сегодня не будет. После этого я разогрел холодную куриную ножку, съел её с майонезом и почувствовал себя ещё хуже. Меня тошнило и я с большим трудом удержал еду в желудке. Выпив два стакана крепкого чая с сахаром, я понял, что лучше мне не будет. Зато я понял, что должен сделать. Я оделся и поехал в национальную библиотеку.