Как бы то ни было, в тот день мы были свободны как ветер, бегали наперегонки, размахивая корзинками, гонялись за трясогузками и обмахивались от комаров пучками длинных хвощей. Войдя под своды леса, мы, как обычно притихли, ощущая себя совсем маленькими рядом с деревьями-великанами. Первым чувство удивительного единения с природой покинуло Лизу, которая принялась страшным голосом рассказывать очередную историю про Альфонса Доде, который на этот раз оказался обычным квартирным жуликом. Только в старших классах я, наконец, ознакомился с творчеством Доде и прочитал "Тартарен из Тараскона". До этого я был свято уверен в том, что Альфонс Доде — плод воображения Лизы. Понятия не имею, откуда она взяла этого самого Доде, однако жуткий Альфонс Доде был главным действующим лицом большинства рассказов Лизы. Обычно Лиза начинала так "едем мы с папой на автобусе, и тут на остановке заходит он! Альфонс Доде!". Альфонс Доде в рассказах Лизы грабил ни в чем не повинного кондуктора, самолично обезвреживал подводную мину, прыгал с Исаакиевского собора и одной ногой мог победить целый милицейский взвод. Не могу точно сказать, был ли в действиях Лизиного Доде какой-то смысл, но то, что Доде был отрицательным персонажем, это мы знали точно. До сих пор при упоминании имени французского драматурга я невольно вздрагиваю, всем телом ощущая почти тот же ужас, который всегда испытывал в детстве, слушая очередной рассказ из жизни ужасного Альфонса Доде.
Итак, Лиза сочиняла на ходу, я со страхом слушал, а Нинка не обращала на нас ни малейшего внимания, высматривая, не мелькнет ли в траве маслянистая шляпка гриба. Жемчужное ожерелье болталось у неё на шее, и я всё никак не мог понять, как же Нинка объяснила его появление своим родителям. Но вскоре я и думать забыл о бусах, потому как вдруг увидел под деревом крепкий подосиновик, а рядом с ним целую россыпь лисичек. Я издал ликующий вопль и бросился собирать лесное богатство. Нинка с Лизой смотрели на меня с плохо скрываемой завистью, за тот месяц, что мы провели на даче, им не удалось найти ни одного гриба. Я же умудрялся находить грибы везде, где только проходил, для этого мне не надо было раздвигать траву и шуровать палкой в кустах. Я мог даже не смотреть под ноги, просто в какой-то момент я бросал взгляд на поросшую мохом кочку и видел грибы. Моя мать называла это "особым нюхом", а отец гордо говорил соседям, что у него растёт настоящий грибник. Учитывая, что моя мама в лесу не находила даже мухоморы, а папа не отличал подосиновик от бледной поганки, полагаю, что этот самый "нюх" не передаётся по наследству. Да, и я до сих пор уверен, что никого нельзя научить искать грибы. Это или есть, или нет. Когда мы ходим за грибами с моей дочерью, она всегда обижается, почему у меня всегда набрана корзинка с верхом. Почему-то она не видит грибов, даже если те растут прямо у неё под ногами.
А в тот раз с грибами повезло не только мне. Не прошло и пяти минут, как Нинка заорала, что обнаружила в зарослях папоротника целую россыпь горькушек. В этом нельзя отказать моей дорогой подруге детства, забавной девчушке с гривой темных волос, что бы хорошего не попало к ней в руки, она в первую очередь спешила поделиться этим с друзьями. Когда я вспоминаю, как порой я таился от моих товарищей, набив карманы каким-нибудь печеньем, привезённым отцом из города, мои щёки заливает краска. Но я ничего не могу с собой поделать, я всегда был и остаюсь единоличником. Даже когда родилась моя дочь, я не отказался от своей детской привычки прятать всевозможные вкусные вещи. Когда я приносил ей, маленькой, конфету или слоёную булочку, в моём кармане непременно лежала такая же конфета. Почему так? Возможно, всё дело в том, что моя мать с самого детства внушала мне, что делиться с другими это нехорошо, что "так тебе сядут на шею" и что "своя рубашка ближе к телу". Когда я сам стал отцом, я постарался учесть её ошибки и сейчас с гордостью могу сказать, что моя дочь совершенно не похожа в этом смысле на меня. Она знает, что своя рубашка ближе, но всегда готова отдать её первому встречному. Она очень добрая, моя маленькая девочка. Добрая и озорная, совсем как Нинка, загорелая девчонка из моего детства.
Не прошло и часа, как наши корзинки были уже доверху полны самых разнообразных грибов. Разумеется, в моей корзинке были в основном подосиновики, моховики и другие "серьёзные" грибы, а в корзинках моих товарищей сборная солянка из сыроежек, горькушек и чахлых волнушек. Но это ничуть не огорчало ни Лизу, ни Нинку, оба были уверены в том, что главное это количество, а не качество. Мы засобирались в обратный путь, но Нинка попросила ещё немного побродить, чтобы она могла собрать красивый букет из лесных цветов. Мы, довольные добычей, первой серьёзной добычей в этом году, не стали возражать, хотя в другой раз мы бы задразнили Нинку до слёз, говоря какую-нибудь глупость о маленьких девчонках и их непонятной любви к цветам. Но в этот раз мы были благодушно настроены, поэтому Нинка принялась преспокойно собирать свою медуницу и иван-чай. По случаю лесной прогулки Нина была более-менее одета, на ней были синие штанишки и выцветшая розовая кофточка с длинными рукавами. Наши родители разумно опасались клещей, и с нашей троицы была взята страшная клятва: перед тем, как войти в лес, мы должны были непременно надеть на головы шапочки. У Нинки вместо шапочки была зелёная в горошек косынка, которая постоянно развязывалась, доводя тем самым Нинку до бешенства и слёз, а нас до колик от смеха. Нинкина шея торчала из широкого воротника, а на ней тускло поблескивали бусы. Сам жемчуг был безупречен, каждая жемчужинка идеальной формы без единой неровности, все одного цвета и примерно одного размера. В какой-то момент мне вдруг показалось, что по Нинкиному ожерелью пробежал радужный огонёк, на миг заставив каждую жемчужину ярко вспыхнуть, но вполне возможно, что это всего лишь игра моего воображения. Потом косынка снова спала с Нинкиной головы, Лиза захихикала, а я едва не выронил корзинку от удивления. Потому что я совершенно явственно увидел, как прямо перед моим носом пролетело маленькое золотое крылышко, сплетённое из тончайшей проволоки. Я инстинктивно протянул свободную руку вперёд, но крыло затрепетало в струе воздуха, поднятой моей рукой и отлетело к Лизе.
— А это ещё что? — только и пробормотал она, когда крыло опустилось на его рукав. — Народ, это что?
— Где? — с любопытством воскликнула Нинка, совершенно забыв о букете. — Ой, покажи, покажи!
Лиза взяла золотое крылышко двумя пальцами и зачем-то встряхнула. Я придвинулся ближе и сумел как следует его рассмотреть. Сейчас крыло показалось мне гораздо больше, чем когда я впервые его увидел. Длиной примерно в две мои детские ладони, очень хрупкое на вид. По форме оно больше всего напоминало крыло стрекозы, но края у него были резные, а у самого основания было множество завитушек.
— Дай посмотреть! — требовательно повторила Нинка, и, не дожидаясь разрешения, схватило крылышко. — Ой, жжется!
Тут не выдержал и я и осторожно, одним указательным пальцем дотронулся до золотого крыла. Нинка была права, крыло действительно "жглось". Когда спустя пять лет меня впервые как следует тряхнуло током, я понял, на что больше всего было похоже то ощущение. Одной Лизе всё было нипочем, и она с удивлением смотрела на наши испуганные физиономии.