Выбрать главу

Я понял, что мне душевно и физически необходима эта женщина. Но с этим я бы ещё мог смириться, это могло бы вписаться в мою семейную жизнь, не разбивая её на части. Слово "любовница" на мой взгляд оскорбительно для женщины, но в моём случае это было бы единственным способом не разбить два сердца — своё и своей жены. Однако я не учел одной мелочи — самой Валентины. В момент нашего с ней объяснения (вернее, моего с ней, потому что я даже не мечтал о какой-то взаимности), я узнал, что я нужен Валентине так же сильно, как и она нужна мне. Это одновременно привело меня в исступленный восторг и в отчаяние. Моя любовь обретала более ясные очертания, моя семья катилась к черту. Что было мне делать? Умоляю, не судите меня, молодой человек. Я выбрал любовь.

Я опущу такие не красящие меня детали, как отвратительный скандал с женой, во время которого я кричал, а эта маленькая мужественная женщина только согласно кивала головой. Я кричал, пытаясь обвинить её (подлец!) в собственном грехе. Я припоминал ей самые постыдные мелочи нашего совместного быта, укорял внешним видом, возрастом, словом, всем. Когда я выдохся, я увидел, что жена смотрит на меня с жалостью и сожалением. Я вспыхнул до корней волос, почувствовав отвращение к самому себе. Я готов был валяться у неё в ногах, умоляя простить меня, но жена не позволила мне сделать этого. Она поцеловала меня в лоб и сказала, что не будет меня удерживать. В тот же день она уехала к матери, оставив мне… Но, кажется, я утомил вас своим рассказом и множеством деталей, не имеющих отношения к делу? Простите старика, молодой человек. Я давно уже не видел людей, а пожилым людям часто хочется поговорить о том, о сём.

Геннадий Андреевич присёл рядом со мной на краешек кровати и пожевал губами. Глаза его были увлажнены, на лбу появилась испарина.

— Вы меня ничуть не утомили, — сказал я совершенно искренне. Болтовня старика забавляла меня и отвлекала от тягостных мыслей.

— Вы очень любезны, молодой человек, — сказал Геннадий Андреевич, на губах которого показалась слабая улыбка. — Тогда извольте дослушать мой рассказ до конца. Клянусь, я постараюсь не слишком его затянуть его.

Валентина вдохнула в меня новую жизнь. Я постоянно чувствовал возбуждение, разумеется, я говорю не только о возбуждении физическом. Рядом с ней я испытывал постоянный душевный подъем, подвигающий меня к такому, о чем я и подумать не мог ещё полгода назад. Мы ездили с Валентиной в туристические походы, на выходные ездили жарить шашлыки и ночи напролёт бродили по сонному городу. В одну из таких прогулок Валентина обмотала мне шею длинным черно-желтым шарфом в крупную клетку. Забегая вперёд, скажу, что этот шарф единственное, что осталось у меня в память о ней.

— Печально, — пробормотал я, вспомнив Валерию. Геннадий Андреевич посмотрел на меня с грустью:

— А вы думали, молодой человек, что мы жили долго и счастливо? Поверьте, чем короче любовная история, тем она ярче. И хорошо бы переболеть любовной лихорадкой в юности, чтобы обеспечить себе спокойную старость. Но я снова теряю нить своего рассказа…

Итак, мы с Валентиной гуляли по уснувшему Петербургу. Была поздняя осень, но Валентина по-прежнему грациозно выступала на каблучках. Я ещё подумал, что никогда не видел на неё другой обуви. Мы познакомились весной, помню ещё, тогда Валентина была в умопомрачительном белом платье с высоким лиловым воротом. А сейчас на моей пассии было длиннополое серое пальто, маленькая шляпка из мягкого фетра и небольшой шейный платок, который я завязал собственной рукой. Её изящные ножки аккуратно ступали по каменной мостовой, шпилька ни разу не застревала в стыках между камнями и плитами. Я держал её под руку. Мы дошли по Невскому до дворцовой площади и намеревались пойти вдоль набережной.

Было тихо, очень тихо, как бывает в нашем городе только между тремя и четырьмя часами утра. Шаги Валентины гулко отдавались эхом на пустынной площади. Мы обогнули Эрмитаж и медленно пошли через скверик. Впереди на фоне тёмных облаков маячила створка дворцового моста, нацеленная прямо в небо. Внезапно Валентина остановилась и порывисто схватила меня за руку.

— Взгляни, Гена, — горячо зашептала она, указывая на мост, — Вот истинный символ твоего и моего города! Мост через вечную, великую реку, который в угоду холодным судам на короткий срок отрезает нас от другого берега! Но если здесь берега вновь соединяться с рассветом, до которого остались считанные часы, то для моего города рассвет слишком затянулся!

— Я что-то не понимаю, — с недоумением проговорил я. — О чем ты говоришь?

— Молчи! — воскликнула она, гневно сверкая глазами. Я никогда не видел её такой, и в тот момент почувствовал, что, оказывается, совершенно не знаю эту женщину. Мне стало горько и стыдно, но Валентина не дала мне погрузиться в подобные размышления.

— Сейчас я уйду, — сказала она, глядя на меня с бесконечной тоской и плохо скрываемой болью. — Я уйду, но знай, что золотой мост рано или поздно воссияет над электрической рекой!

— Какой мост? О чем ты? Боже… — сначала закричал, а потом застонал я, видя, какая гримаса боли исказила лицо моей прекрасной Валентины. — Что с тобой, мой ангел?

Валентина бросилась мне на шею, покрыв моё лицо самыми горячими поцелуями, на которые только была способна. Потом она долго и пристально смотрела в мои глаза, гладя руками меня по седеющим волосам. Я шептал ей какие-то милые глупости, желая, чтобы её внезапная вспышка была обусловлена женским недомоганием или чем угодно, что ни в коей мере не повредит моей возлюбленной. Но тут из под её ресниц хлынул целый поток слёз, Валентина всхлипнула, изо всех сил сжала мою шею руками и обмякла у меня в руках. Я еле успел подхватить её и подивился, какой она стала тяжелой. Тогда я списал это на массивное пальто, но потом понял, в чем было дело. Я услышал сдавленный стон, который, казалось, исходил из самого нутра Валентины. В следующий момент она вырвалась из моих объятий и, закрывая лицо руками, помчалась к набережной. Я бросился за ней, но мне никак не удавалось её догнать. Вдоль набережной стелился густой белый туман, и Валентина, убегающая от меня всё дальше и дальше, почти полностью в нём скрывалась. Я задыхался, но продолжал преследовать её еле различимый силуэт. Потом я увидел, что бег Валентины разительно изменился, теперь она передвигалась большими прыжками, от которых её тело в высшей точке полёта сгибалось почти пополам. Каждый прыжок сопровождался глухим металлическим лязгом, от которого у меня по спине бежали мурашки.

Я продолжал бежать за ней и тогда, когда чуть не споткнулся о пальто, комом лежащее на земле, и когда в мои руки словно сам влетел шейный платок, всё ещё завязанный в плотный двойной узел. Я бежал, обливаясь потом и прижимая руку к левой груди, бежал, уже ничего не видя перед собой.

А потом была яркая вспышка, туман, проникающий до самого желудка, и оглушающий, очаровывающий звон, разрывающий в клочья барабанные перепонки. Я пришел в себя, лежа на холодной земле ничком, с разбитыми губами и содранной кожей на обоих ладонях.

— Зачем ты пошел за мной? — неожиданно произнёс сухой, словно бы надломленный голос. Я перекатился на спину и увидел прямо перед собой голубоватую маску, словно висящую в воздухе. Не сразу я разглядел тонкую полупрозрачную шею и длинное бледное тело, затянутое в серые лохмотья. На меня смотрели два больших ромбовидных глаза светло-голубого цвета. Синие губы были полуоткрыты, горячее, чуть влажное дыхание обдавало меня жаром.

— Зачем ты пошел за мной? — повторило склонившееся надо мной существо. Я в страхе только и мог, что жадно ловить ртом воздух.