Геннадий Андреевич повернулся ко мне и повторил с выражением:
— Они называют его Отец. Понимаете? Отец! Грязные существа, не способные на родительские чувства! Они горазды называть отцом и матерью и благодетелем любого, кто окажет им выгоду. Да, выгоду. Вы понимаете меня?
Я, признаться, не совсем понимал, о чем толкует мне старик с всклокоченными волосами и ярко горящими глазами.
— Грязные, грязные существа. Твари! — веско, со значением сказал он. И тут картинка у меня перед глазами начала проясняться. Всё стало вставать на свои места, память очистилась и я увидел перед собой Человека-в-жилетке, того самого, что я видел в далёком детстве и совсем недавно — в библиотеке. Он порядочно изменился, обзавёлся густой бородой, глубокими морщинами и болезненным блеском в глазах, и всё же это был он, человек, с которым я повстречался когда-то давно.
— Зачем вам золотые крылья? — спросил я напрямик. — Тогда, в лесу…
— О, да, — воодушевленно сказал Геннадий Андреевич. — Золотой мост между двух берегов. Это святыня, моя, не их. Аясны верят в то, что когда золотой мост вновь воссияет, то он…Но я, кажется, не успел рассказать вам о том, как он был разрушен. Так слушайте же. Работа над новыми дрэями была почти закончена и Хозяину или, если хотите, Отцу оставалось только вести последний штрих — изменить их нервную систему, чтобы дрэи полностью потеряли все данные им от природы чувства, став живыми машинами, безжалостными даже к самим себе. Но в тот момент, когда Отец должен был завершить изменения, кто-то из аяснов вытащил из опор моста одно-единственное золотое крыло. В тот же миг золотой мост разлетелся на тысячи тысяч крошечных крыльев, которые сверкающей тучей закрыли весь остров с ловчим молний. Хозяин пал под градом золотых стрел, падающих на него со всех сторон, а его сына, нового Отца, спрятали дрэи, не успевшие потерять какую-никакую, а человечность. Забавно, не правда ли, мой юный друг? Благодаря неудаче, не позволившей завершить начатое, Хозяин спас собственного сына. Впрочем, если бы это ему удалось, вполне вероятно, что его сына вовсе не пришлось бы спасать. Как вы думаете?
Я не думал никак, стараясь только уследить за быстрым рассказом Геннадия Андреевича. Удавалось это мне с большим трудом, голова гудела, объятая жаркой волной боли. Во рту пересохло и очень хотелось пить. Старик понял, что толку как от собеседника от меня маловато, и потому продолжил сам.
— Так вот, мой юный друг, мост распался и золотые крылья разлетелись по всему свету. Некоторые из них прошли через чуткие точки и оказались в других мерах, некоторые свернулись в камни и лежат здесь, на морском берегу, не отличимые от сотен других камешков. Аясны верят, что если собрать все золотые крылья и отстроить мост заново, то по нему в приграничный мир вернутся их великие предки, боги, как считают они. И тогда господство дрэев рухнет. И тогда…
Геннадий Андреевич рассмеялся своим дряблым смехом и пнул кровать носком своего ботинка.
— И тогда всё обязательно будет хорошо. Они верят в это — и это тоже хорошо. Это замечательно. Я тоже в это верю, ведь человеку обязательно, непременно надо во что-то верить. Иначе он будет сродни живой машины, о которой так мечтал величайший из хозяев Аидрэ-дэи.
С этими словами старик наклонился ко мне и быстро заговорил прямо в ухо:
— Вот уже много лет я собираю по всему свету золотые крылья. Аясны научили меня обращаться с ними. Взгляните, у меня полные карманы чудесных маленьких камешков. Я верю, что придёт день и я выстрою заново золотой мост. И на землю спустятся боги. И аясны встретят их с пальмовыми ветвями в руках. Я верю! Верю!
Когда Геннадий Андреевич говорил последнюю фразу, его лицо совершенно преобразилось. Он помолодел лет на десять, не меньше, глаза заблестели задорным юным огнём, морщины расправились. На миг мне будто снова стало десять лет и я оказался в лесу вместе со своими друзьями. На меня жарко пахнуло тёплым солнцем, запахами сосновой хвои и влажной земли, грибов и лесной медуницы. Я глубоко вдохнул и закрыл глаза, а когда открыл их, понял, что мне нужно делать дальше.
— Я должен выполнить то, что они мне поручили, — сказал я как можно более равнодушно. — Они обещали снабдить меня необходимой техникой.
Взгляд старика потух, он потупился и угрюмо покачал седой головой. Когда Геннадий Андреевич снова на меня взглянул, в его глазах стояли слёзы. Голос его стал сухим и сдержанным.
— Да-да, конечно. Вы должны наблюдать, а я что-то совсем с вами заговорился. Сейчас вы получите технику и снаряжение. Дрэ… Аидрэ-дэи напуганы и поручили мне позаботиться о том, чтобы всё было соблюдено в точности. Но право, я и не знал, что вы будете столь неосмотрительны с нимрифитами. Одним словом… Да что я говорю. Пойдемте, пойдемте.
Геннадий Андреевич махнул мне рукой и велел следовать за ним. Я поспешил следом, с трудом приноравливаясь к торопливой и нервной походке старика. По пути он дал мне массу ценных указаний относительно того, как следует себя вести в небоскребе корпорации. В частности я узнал, что нимрифиты здесь кругом, так что вести себя стоит очень осторожно. Геннадий Андреевич сказал ещё, что чем меньше я буду трогать что бы то ни было руками, тем больше шансов у меня не ввязаться в какую-нибудь неприятную историю. Сказал, что его не будет рядом в следующий раз, когда я вздумаю совать пальцы куда ни попадя. По его ворчливой интонации я понял, что разочаровал старика, однако у меня не было ни малейшего желания вновь заслуживать его расположение. Я думал о Валентине, от которой он отказался с лёгкостью, узнав, что она не человек в полном смысле этого слова, и думал о своей школьной подруге Рите, которая была еврейкой. Я думал о том, как часто мы бываем несправедливы к тем, кто отличается от нас только цветом кожи или строением тела, как жестоки бывают дети и недальновидны их родители. И думал я о семье узбеков, работающей на нашего дачного соседа, и про кавказцев из соседнего магазина, при виде которых я всегда забывал о всякой толерантности. Разные, горькие и злые мысли бродили в моей голове и сейчас я с ужасом отмечаю одну немаловажную деталь — с тех пор, как я попал в небоскрёб Корпорации Цветов, я всё меньше и меньше думал о своей дочери. Воспоминания мои путались и перемешивались, я с трудом вспоминал лица знакомых людей и даже Настино лицо не мог вспомнить с обычной четкостью. Память моя истончалась, дыры в прошлом становились всё глубже, и поверх всего моего сознания плыл густой серый туман, заставляющий меня порой задумываться о том, что же я делал четверть часа назад.
Геннадий Андреевич привёл меня в крошечную комнатушку, в центре которой возвышался массивный комод со множеством выдвижных ящиков. Комод казался совершенно нелепым в этом царстве стекла, металла и пластика, выглядел он необычайно старым и потертым. Мой провожатый и инструктор в одном лице выдвинул самый нижний ящик и указал мне рукой на гору пластиковых контейнеров и бутылок, в беспорядке валяющихся в ящике.
— Там еда. Сыр, бутерброды, немного овощей, словом, поройтесь там как следует. Кое-что несвежее, холодильника здесь нет, но вполне съедобное. Когда поедите, в других ящиках найдете себе подходящую одежду и обувь.
— Подходящую для чего? — спросил я, беря в руки первый попавшийся контейнер. В нём оказалась заплесневелая колбаса, которую я бросил на пол вместе с контейнером.
— Вам нужна одежда, в которой вы спокойно сможете проходить до вечера. Удобная одежда и крепкая обувь. Никаких излишеств. И жилетка.
Тут Геннадий Андреевич хозяйским жестом широко выдвинул ещё один ящик, до верху заполненный полыми пластиковыми шариками.
— В жилетке должно быть много карманов, — пояснил он. — Вам придётся собирать образцы. Понятия не имею, зачем это нужно, но так принято. Их вы будете носить при себе. Постоянно носить при себе.
Я, наконец, нашел контейнер с более-менее приличной на вид котлетой и быстро её жевал, запивая молоком из бутылки того же происхождения.
— Надеюсь, к тому времени, как вы будете готовы, дрэи, наконец, восстановят систему связи, и вы сможете следовать их указаниям. От меня же примите ещё один совет, всего один, но, поверьте, он дорогого стоит. Вы не должны…
Геннадий Андреевич пристально посмотрел на меня. Похоже было, что к нему возвращалось былое безумие, потому что глаза его снова лихорадочно поблескивали.