Я смотрю на бабушку (седые пряди выбиваются из ее длинной косы) и на дедушку (рукава его синей рубашки все так же закатаны), и они вдруг уютно, счастливо улыбаются друг другу. Дом заполнен сладким тяжелым запахом свежесваренного джема; за окном — уже закат. Я знаю, что минут через пять дедушка встанет и включит электрический свет, а бабушка поставит одну из своих пластинок — наверное, какую-нибудь фугу Баха. Но прямо сейчас, когда они с улыбкой смотрят друг на друга и потягивают из бокалов, мне кажется, что мы навсегда останемся здесь, в этом мгновении счастья, и нет у меня в душе никакого кораблекрушения.
На следующий день дедушке приходит посылка.
— Ага, — говорит он. — Наконец-то.
— А что это? — заинтригованно спрашиваю я. Лицо его сияет, как рождественская елка. — Подарок?
— Что? Нет. Не подарок. Но кое-что очень интересное. Смотри.
Он показывает мне страницы — судя по виду, это копия какой-то старинной рукописи. Я вижу слова, которые не могу прочитать, и причудливые рисунки растений, людей и животных. Мне становится как-то не по себе. Сама не знаю, почему. Может, дело в том, что ни надписи, ни картинки мне ни о чем не говорят. На первый взгляд, это самая обычная книжка — текст, иллюстрации и все такое; с другой стороны, она словно взялась из странного сна — реальная, но не совсем.
— Что это? — повторяю я.
— Это «Манускрипт Войнича», — гордо говорит дедушка.
— И что ты с ним будешь делать?
— Попробую прочитать.
— Он что, закодирован?
— О да. По крайней мере, так принято думать. Это… — Он осторожно листает страницы. — Это самый старый неразгаданный код в истории. И я собираюсь его взломать.
— А можно, я помогу? — немедленно спрашиваю я, не в силах сдержаться.
— Да, — говорит дедушка. — Конечно, можешь.
Что-о? Мне вправду разрешили поучаствовать в важном, секретном, взрослом проекте? Ни фига себе. Слегка обалдев, я взлетаю по лестнице и немедленно точу все свои карандаши.
Когда начинается школа, распорядок моей жизни становится таков. В семь тридцать — подъем; времени остается только чтобы одеться, позавтракать и бегом успеть на деревенский автобус. На той же остановке, что и я, Трейси ждет своего специального школьного автобуса (которым я тоже буду ездить в следующем году, когда перейду в единую среднюю школу) — но мы с ней никогда не разговариваем. Иногда в дороге я отвечаю на письма Рэйчел; она вернулась в свой интернат. Однако чаще я изучаю фрагмент «Манускрипта Войнича», который скопировала накануне вечером. После уроков я бреду на автобусную остановку в городе, вдыхая осенние запахи костров и цветущего алтея. Обожаю это время года, когда люди начинают репетировать рождественские пьесы и пантомимы, а в воздухе словно шелестят магические заклинания. В это время года возвращаться домой из школы как-то уютно — будто, встав и побродив по дому, снова ложишься в кровать.
Обычно автобус привозит меня в деревню с началом сумерек; я пересекаю луг и иду по Проулку Палача, потом — по аллее, ведущей к нашему саду, и вхожу в дом через черный ход. Почти каждый вечер дедушка делает рагу из корнеплодов и чернослива; пока оно булькает себе на плите, дедушка рассказывает мне, каких успехов добился за прошедший день в работе над «Манускриптом». Уроков на дом мне пока не задают — я еще слишком маленькая, — так что большую часть вечера мы занимаемся дешифровкой и делаем паузу, чтобы приготовить бабушке виски, когда она спускается из кабинета. Еще мы прерываемся, чтобы поужинать, после чего я порой наблюдаю, как старики играют в шахматы или «Риск». Время от времени мне тоже разрешают сыграть, но я упорно проигрываю. Этот распорядок меняется только во вторник, когда дедушка составляет кроссворд для местной газеты. В среду утром дедушка на велосипеде отвозит кроссворд в редакцию (он решил, что все время ездить на машине — это «страшное лентяйство»). По дороге домой он всегда покупает ириски, так что в среду вечером мы уплетаем их за работой, и мне перед сном приходится вдвое дольше чистить зубы.