— Да, как же так? Пропал же ты!? Двенадцать лет, как минуло!
Вот, так вот! Пропал я, значит… Ну, отвечай что-нибудь. А, то спалишься! Топором, может в лоб и, не получишь, а вот скрутить и в полицию сдать — так, это запросто. И, объясняй там потом — кто ты, да откуда такой взялся…
— Счас вот врежу тебе, скотина, в рыло и ты пропадёшь! — лучшая оборона — это нападение, эту истину я за жизнь на уровне подкорки впитал…, — в Америку я ездил, вот недавно вернулся… Вы то, кто? Чьих, холопы будете, спрашиваю?
Последнее, явно было лишнее… Мужики, по ходу, крепко обиделись на меня за «холопов». С другой стороны: значит, за живого человека признали — на приведения, как правило, не обижаются. Вот только, хорошо это или плохо, пока непонятно…
— Мы, барин, не холопы. А, вольные крестьяне! — начал один… Не Шустрый — тот про «рыло» переваривал. Назову-ка, я этого мужика Смелым, — крепость у нас давно отменили…
Нельзя было позволять им перехватить инициативу: их всё же больше, они вооружены, а про богобоязненность и законопослушность тогдашних русских мужичков, я в большом сомнении… Поэтому, направив Смелому фонарь в лоб, я сделав шаг вперёд и рявкнул:
— Недолго вам вольными быть осталось! Это, вы мою усадьбу разорили? Счас, свяжу вас всех и жандармам сдам! Побегаете, ужо, у меня с тачками по Сахалину!
Это я, по-моему, с какого-то фильма фразу вспомнил: на Сахалине — если мне не изменяет память, была каторга — это такой ГУЛАГ царского времени.
Эффект получился потрясающим! С минуту мужики ошеломлённо молчали, затем, как по команде, бухнулись на колени. Даже, Самый Мелкий замолчал. И, разом — перебивая друг друга, отчаянно заголосили:
— Не губи, барин, голод у нас был! Дети, как мухи мёрли да и, думали, пропал ты…
— Не вертаешься думали ты, что ж добру, то пропадать… А, так мы тя шибко уважаем, и батюшку тваво, Генерала…
— Двоих же уже зимой схоронил, двое остались и те лядащие… Не губи, Ваше Благородие, сдохнут же и эти, коли меня на каторгу заберут…
Я чувствовал себя инженером… Как, там его… Ну, из «Тринадцати стульев» — когда к тому Отец Фёдор за гарнитуром генеральши Поповой пожаловал… Они ползли ко мне на коленях, а я пятился. Ну и, ситуация! Никогда, в такой не был! Надо как-то из неё выходить, причём красиво…
— МОЛЧАТЬ! — снова рявкнул я в полный голос и, топнул ногой. Громко и грозно — с испугу получилось, аж лошади переполошено заржали! — а ну-ка, все вон с крыльца… Я сказал, ВОООН!!!
Они повиновались… Внутренне я возликовал: психологически я их сломал, теперь они мои! По крайней мере про топоры свои, кажись забыли. Это, уже хорошо… Теперь, их надо грамотно отпустить — да так, чтоб они и их односельчане дорогу сюда забыли. И причём, как можно надольше забыли, желательно — навсегда!
— Встали вон там и ждите, а я думать буду, что с вами, варнаками, делать… Эй, малой! — обратился я к мужику Помельче, — ну-ка, метнулся в кухню, принёс табуретку! Не знаешь где? Первый раз, что ли, на разбой пошёл? Это там… Последняя — после вас, лиходеев, осталась!
Пока тот, что Помельче, ходил за табуретом, я рассматривал мужиков. Они сошли с крыльца, побросали топоры и теперь понуро ждали, глядя в землю и теребя в руках нечто вроде шапок. У одного, вроде, картуз какой… Ну, не богатыри, прямо скажем: ростом самый высокий, мне до середины груди будет, может чуть выше, а я то всего — метр девяносто, с небольшим буду. К тому же, мужики мне попались какие-то костлявые! Я вспомнил когда-либо виданных мною в жизни наших советских колхозников: те, даже постсоветских времён, наоборот — по большей части страдали от лишнего веса… Ну, а что? Свининка своя, молочко домашнее, экологически чистый воздух! Физическая работа на свежем воздухе, наконец…
Мужик, что Помельче, к тому же — весь в струпьях каких-то… Особенно руки. Пожалуй, я на ту табуретку не сяду, мало ли что… Самый Мелкий, тот вообще — наглядное пособие жертв нацизма! Прости меня, Господи… Как будто, только что из Освенцима! Даже лошади, какие-то обезжиренные. И, порода явно не Будёновская. Мелкие какие-то лошади. Да, у них тут точно голод! А я, то…
Не расслабляйся, блин, Вова!
Наконец тот, что Помельче, принёс табуретку. Вид у него изнурённый какой-то, вероятно руки страшно зудились…
— Что с руками, парень?
— Чесотка, барин.
Ну, чесотка — не проказа, не страшно… Помню, в младших классах одноклассник подцепил где-то. Вылечили в момент! Правда, весь класс на медосмотр таскали, а бедолага получил от меня прозвище «Вшивый»…
— Лечить не пробовали?