— Бррр! — лицо начальника выразило отвращение, — Ну его, этот кофе… Кан прилетел?… Отлично! Сюда его!…
Потирая руки, Щеглов вошел в кабинет, скинул пиджак, оставшись с ленинской жилетке, потянулся, крякнул, закурил сигарету.
Вася Кан, начальник отдела спецпроектов, прилетел из Снежного. Два дня назад он отбыл туда с целью «понюхать воздух» в трудовых коллективах и в профсоюзном логове, чтобы подготовить почву для проведения некоей акции, на которую Щеглов возлагал большие надежды.
Придумка была незатейлива, но эффектна: склонить профсоюзников пойти постучать касками у здания Генпрокуратуры в знак протеста против государственного произвола. Идея состояла в том, что не только администрация «Росинтера», но и простой рабочий люд готов до последнего вздоха защищать «горку» от загребущих лап государства.
В том, что профсоюзники согласятся на этот шаг, у Щеглова сомнений не было. Не только потому, что с некоторых пор профсоюзы жили с работодателям душа в душу. Не только потому, что немалую часть профсоюзного бюджета составляли средства, добровольно отчисляемые самим руководством «горки». Главным образом, потому, что работники Снежнинской компании на самом деле имели все основания быть довольными своими хозяевами и не желать уходить обратно под государственную крышу.
Ну, что у них было до того, как СГК перешла во владение «Росинтера»?… Многомесячные задержки мизерной зарплаты и никакой уверенности в будущем. Что у них есть сейчас?… Средняя оплата труда в районе тысячи долларов США (где, скажите, такое видано?!), роскошный пакет социальных программ, сытость, стабильность, покой… Пойдут, пойдут профсоюзы стучать касками у Генпрокуратуры, не могут не пойти!…
— С приездом! — Леня поднялся из-за стола, пожал руку Кану. — Ну, как живет город-герой Снежный?… Как живет великий народ города-героя Снежного?…
Вася сел в кресло, повозился, заполняя его собой, поднял на Щеглова узкие щелочки глаз и сообщил:
— Нормально.
— Ладно, рассказывай! — велел Щеглов, — С кем встречался, до чего договорился…
Кан помолчал, подумал. Потом ответил также равнодушно:
— Ни до чего не договорился.
Щеглов, занявшийся было протиранием очков, застыл с платком в руке. Платок был в красную клетку.
— В смысле?…
Кан вздохнул:
— Думаю, ничего не будет Леня… Обстановка не та.
— Подожди… — Щеглов надел очки, а платок, скомкав, запихал в карман, — Какая обстановка, Вася?… Что там такое?…
Опустив тяжелые веки, Вася заговорил — неспешно, негромко:
— Не знаю я, почему этой информации нет у нас. Но в Снежном назревает натуральная буча. Думаю, готовится акция протеста — но не против Генпрокуратуры, а против нас — Корпорации, администрации «горки»… Чем недовольны — опять же непонятно. Какой-то, судя по всему, стандартный набор претензий, собираются требовать дополнительных средств на социалку…
— Что?!… — разволновался Щеглов, — Рехнулись они там, что ли…
Вася, переждав эмоциональный всплеск начальника, продолжал:
— Идея появилась с месяц, что ли, назад. Откуда — неизвестно. Кто зачинщик — снова неизвестно. За это время шла подготовка в трудовых коллективах, агитация — безопасность в Снежном не заметить этого не могла. А если заметила — должна была передать в Москву. Значит, либо Шевелев об этом знает, но молчит, либо не знает об этом Шевелев.
— Как не знает?!… Они ж обязаны…
— Они обязаны, — кивнул головой Кан, — Но Снежнинская служба безопасности напрямую подчиняется не Шевелеву, а Немченке. А Немченко известный упрямец. Он мог просто запретить выносить сор из избы и докладывать о назревающем конфликте в Москву. Надеялся сам справиться, очевидно. И не справился.
— Забастовка будет?… — упавшим голосом спросил Щеглов.
— Не знаю, — Кан снова пожал плечами, — Может, и забастовка. А может, митингом обойдется, или еще чем-нибудь…
— Уроды!… — Щеглов хватил кулаком по столу, и глухо брякнула подпрыгнувшая пепельница, и жалобно прозвенела хрустальная фиговина, украшавшая стол, — Ну чего им, уродам, надо?… Зарплату повысить?… Новые программы открыть?… Снежнинская социалка и так в полтора миллиарда в год обходится, кто еще такие деньги на людей тратит?… Чего они требовать собрались, засмеют же их…
И, махнув рукой, Щеглов быстро набрал на телефоне четыре цифры внутреннего номера Шевелева:
Жора, пятнадцать минут у тебя есть?… Лады, мы сейчас подойдем…
4
Зря она затеяла этот разговор, зря устроила встречу. Ничего хорошего не вышло.
Месяц почти не было ей покоя. Почему, из-за чего?… Из-за сущей ерунды, о которой и говорить-то неловко — гадалка предсказала неладное, и она, взрослая, умная, образованная женщина, завелась с пол-оборота, занервничала, начала подозревать дурное…
Вот не ври себе, Анюша, не ври!… Не сразу ты испугалась, и не гадалкины слова привели в сердце тревогу. Страшно стало тогда, когда сбылось первое предсказание: муж и в самом деле рискует потерять что-то важное для него.
Ну да, ну да, Олег прав, конечно, в бизнесе каждый шаг — риск, всегда можешь что-то потерять, чего-то лишиться… Но сейчас-то речь идет о лучшем, что есть у «Росинтера», а значит, и у Олега Старцева — о Снежнинской компании. И никогда еще угроза потери не была столь реальной. И никогда еще Олег так не волновался из-за этого — вон как осунулся, мрачный какой стал…
И именно поэтому так нехорошо, так неспокойно жене Олега. Если первое предсказание сбывается, стоит ждать и второго…
«Роман на стороне» сказала гадалка… Отвратительные какие слова… «Роман» — это ж любовь, это светлое и прекрасное… Но — на стороне. И сразу не остается ничего светлого — грязь, обман и предательство…
Анна знает, конечно, что многие мужья изменяют своим женам. И знает, отчего такое случается — если плохо человеку в своей семье, если не о чем стало поговорить с самым близким человеком и не о чем помолчать… У них-то все не так, слава богу. Восемнадцать лет прожили, но до сих пор им хорошо вместе. Хорошо бывать где-нибудь всей семьей в редкие свободные дни, хорошо сидеть дома вчетвером, за столом, над которым тепло и уютно горит низкая лампа. Хорошо обсуждать будущее детей, делиться друг с другом впечатленьями дня. Хорошо оставаться вдвоем в полумраке спальни — и даже если истрачен давно юный пыл, и ушли страсти, то сколько еще нежности осталось друг к другу, сколько тихой, благодарной любви!…
Так Анна думала всегда, и мысли эти приятно грели душу. Она была счастлива в браке, и Зойка, конечно, дура, если утверждает, что за восемнадцать лет совместной жизни люди непременно надоедают друг другу до смерти…
Но теперь-то, теперь Анна посмотрела на свою жизнь совсем иными глазами…
А что, если это только ей так хорошо?… Что, если Олег давно уже перестал стремиться домой и только делает вид, что и ему уютно в семье?… Что, если она больше не кажется ему желанной?…
Некому было задать эти вопросы, не у кого было попросить совета. Ни к Зойке же идти со своими сомненьями!… У Зойки на все ответ один — заведи любовника. Любовника?… Ха!…
В Аниной жизни Олег Старцев был первым и единственным мужчиной.
Она выросла в семье преподавателей музыки, он — в семье министерских служащих. Она училась в Консерватории, он — в МГИМО. Она была тихой домашней девочкой, он смолоду вращался среди сотен людей. Не было у них шанса встретиться ни в студенческой компании, ни на танцах, ни еще где-либо…
Но после третьего курса родители чудом добыли ей путевку в Бор, подмосковный пансионат, где отдыхали дети московской элиты. Модные длинноногие девочки в нарочито потертых джинсах хихикали на лавочках, модные поджарые мальчики стучали мячом на баскетбольной площадке. Вечерами гуляли по парку стихийно сложившиеся парочки и компании — шумные, раскованные, оглашающие окрестности молодым беззаботным смехом…
Аня в неизменной своей консерваторской униформе — белый верх, черный низ, с засунутыми в карманы дешевой кофточки руками, с глазами грустными и потерянными, была там чужой. Ни к какой элите она не принадлежала, хохотать в голос не умела — нечего ей было делать среди золотой московской молодежи…