Мередит незаметно оглядела толпу: все стояли с телефонами. Будет целая гора записей в соцсетях. Но, уж если решила биться, подумала она, то бейся насмерть. К тому же у меня больше сиськи.
Она нахмурила брови:
— Ну… допустим. А что случилось-то?
Такого ответа они не ожидали. Даже толпа как-то охолонула.
— Вы признаете себя виновной? — тут же спросила Александрия.
— В том, что даю американцам работу? Не вызывайте адвоката, виновна.
— ВАША РАБОТА УБИВАЕТ ЛЮДЕЙ!
Толпа снова попыталась загомонить, но Александрия показала, что не надо. Она хотела сама подуэлиться с Мередит. Она тоже вошла в азарт.
— Оставим, на мгновение, то, то вы делаете в других странах, Стаут. Меня больше интересует то, что ваша корпорация вытворяет в Найт-Сити. В Джапан-Тауне идет бандитская война. Легион Красного Хрома атакует Тигриных Когтей. И уж вам об этом прекрасно известно. Хромеры под черной дланью Милитеха.
Мередит развела руками, и повела бровями: это все, что ты приготовила?
— Александрия. Давайте сразу условимся: без душных прогонов про нацизм. Хромеры? Вы пытаетесь притянуть их ко мне? Где, по-вашему, я зиговала? Где водила хороводы в форме нацистского креста? Да, черт возьми, сами ваши убеждения устарели лет на сто. Вам прекрасно известна моя религия.
— Известна, — сказала Александрия, привлекая к себе объективы камер. — Америка. Единая и неделимая. Влажные мечты об империи.
— Эдди, — ответила ей Мередит, и, как перед слабым противником, в снисхождении чуть наклонила голову. — Большие, и все — мои.
— Воу! — послышалось из толпы. Народ зашевелился. Все тянулись телефонами в руках заснять Мередит.
— И не надо думать, что вы чем-то от меня отличаетесь! — добавила она уже громче, в зародыше задавив негодование толпы. — Ведь, вся ваша красная идеология строится на том, чтобы забрать то, что есть у меня, и… Что дальше? А дальше — никому не отдавать то, что забрали. Красиво придумано.
— Вообще-то, — с улыбкой возразила Александрия, — социальная справедливость подразумевает распределение средств. Ознакомьтесь с матчастью что ли…
— Ну отобрали вы у меня мои деньги, раздали всем по центу, дальше что? Где еще взять, когда кончатся? Второй-то раз меня уже не ограбить, у меня уже ничего не будет. Но, вообще, я понимаю, о чем вы, мисс Даллас. За все хорошее, против всего плохого, каждому по миллиону эдди, по вилле в Норт-Оуке, и по личной шлюхе, которая сосет. И лучше не задаваться вопросом, кто будет сосать, ведь у каждого и так вилла и миллион. Я же популизмом не занимаюсь и иллюзиями людей не кормлю. Я говорю открыто: мир несовершенен. Мир вообще говно!
Мередит выдержала короткую паузу, слушая резко усилившиеся щелчки фотокамер и наслаждаясь сотней объективов, прикованных к ней, а не к Александрии.
— Мой же сизифов труд в этой проклятой вселенной — подавать руку тем, кто находит в себе смелость спастись, а не гнить на дне, ожидая манны небесной. Рабочие люди, плоть Америки. Те, кто хочет трудиться, сделать из себя человека. Вы только говорите, что защищаете их. А я защищаю их по-настоящему, и делаю это молча. Они — плоть. А вы — жир. Ожирение. Люблю это слово. Оно очень точно отражает бесполезность, бестолковость и ненужность. Ваша удоль — мешать организму жить.
Публика тихо роптала. Но не кричала. Они переговаривались между собой, переглядывались. Каждый находил логику в словах Мередит. Логику, которая им была противна, но понятна. Это была не просто победа — триумф. Мередит еще не сломила воинство Александрии, но уже сделала к этому серьезный шаг.
— Потрясающая речь, Стаут. — сказала Александрия с показным пренебрежением. — Вы почти увильнули от того факта, что вашим оружием убивают людей в Джапан-Тауне.
— Моим оружием? Увильнула? Александрия, не смешите. Если я виновна в том, что моим оружием кого-то убивают, и вы этим так обеспокоены, то я вам подскажу направление. Сразу как убьете меня, отправляйтесь в Евробанк, там, на самом верху, сидит человек, который управляет выпуском евродолларов, за которые все дерутся. Вы же ищете главаря, а не исполнителей? Я вас просвещу, я в этой «криминальной» схеме — только продавец мороженого. Давайте уж сразу закроем производства молока и холодильников? Работяги ведь всегда в восторге от закрытия производств. Что касается организованной преступности — что я могу сделать? У меня связаны руки. Милитех готов предоставить любой объем услуг охраны правопорядка, но в эту игру нужно играть вдвоем, требуется официальный договор с властями. Раз уж вы спросили, я выбью вам скидку в двадцать… Даже двадцать пять процентов. Передайте мое предложение мэру.
— Вы сейчас озвучили предложение продать вам город?
Мередит невинно пожала плечами:
— Давайте поговорим конкретно, Александрия. Объясните мне суть вашего протеста.
— А что именно вам не понятно?
— Я — рабочий человек. Ваш электорат. Убедите меня.
— Вы? — Александрия рассмеялась, и публика тоже поддержала ее. — Да что вы говорите? Если вы — рабочий человек, то я — японская императрица.
Публика громко расхохоталась, Александрия сорвала аплодисменты. Но Мередит не волновало мнение ангажированной толпы:
— Выходит, ваше величество, что женщина, проработавшая всю жизнь, начиная с шестнадцати лет, отчего-то вашего покровительства не заслуживает? С самого низа, год за годом, вкалывая сутками. Но коммунисты мной все еще недовольны.
Разговор происходил под прицелом десятков видеокамер, многие из которых транслировали все в прямой эфир. Теперь, как и Мередит, Александрия была заложницей положения. Ей нужно было тщательно подбирать слова, чтобы выбраться из этой ловушки. Но она была слишком неопытна, чтобы избежать столкновения с айсбергом. Она решила атаковать, а не обороняться.
— Вы — корпоратка, Стаут. Вы не имеете ничего общего с рабочим человеком.
— Ничего, кроме всей моей жизни на работе, наверное? Где вы работаете?
— Вы не работаете, вы эксплуатируете труд людей.
Мередит усмехнулась. Александрия шпарила по методичке и заходила на территорию, где неверно оценивала свои силы.
Я тоже умею кидаться говном, подружка. Только ты не обижайся, если в тебя прилетит шлепок размером со слона.
— Мисс Даллас, я даю двадцать пять тысяч рабочих мест в Найт-Сити. Двадцать пять тысяч человек получают отличные средства к существованию и процветанию. Я не стану спрашивать, сколько рабочих мест даете вы — это было бы нечестно. Я только хочу спросить, сколько вы, лично, проработали за свою жизнь?
Мередит мило улыбнулась оппонентке:
— Вы ведь получили образование в Нью-Йорке, не так ли? В университете Рокфеллера, по специальности экономика. Восемьдесят тысяч за семестр, здорово, должно быть, вы зарабатывали, чтобы учебу оплачивать. Немногий работяга себе такое позволит. Или по стипендии учились? По стипендии какого-то фонда из Японии… Что вы забыли в нашей глуши? Вам бы работать на Уолл-стрит, а не у нас тут, на Диком Западе. Потому что тут считать умеют. Эдди за эдди, бумажка за бумажкой, слюнявят палец и отсчитывают. У нас знают цену деньгам. Вот чем я и занимаюсь: даю людям деньги за их честную работу. Но у вас же есть кое-что получше, не так ли? Обещания денег.
Толпа молчала, слегка потрясенная. Многим не были известны эти факты из биографии Александрии Даллас. А пусть и были известны — Мередит преподнесла их так, что они все равно заставляли задуматься.
— Я понимаю, это работает с вами, янки, — продолжала она. — Но с нами, южанами, такое не прокатывает. У нас все по-старому, порядки дикие, перед тем, как сделку заключить, сначала в ладонь плюют — знак доверия, почти клятва. Никто не поклянется вам в честности, Александрия, пока вы не начнете играть в открытую. Давайте же, объясните мне, за что вы боретесь?
Больше Даллас не пыталась атаковать. Она перешла в глухую оборону. Вот так всегда. Поскреби сильного политика из Нью-Йорка, и обнаружишь доходягу:
— Не смешите, Мередит. Какой мне смысл сотрясать воздух перед закоренелой корпораткой?