Базу во время “рутовки” сровняли с землей. От нее просто ничего не осталось. В таком же состоянии находились АЭС и многие предприятия в зоне вероятного разлома. И по этому поводу уже начались дрязги. Губернаторы областей риска вовсю заявляли о том, что из-за разрушений теперь не смогут погасить задолженность перед государством, и требовали дополнительных кредитов у стран, которые не подверглись разрушениям.
В Америке началась паника. Кто-то из “верхних” военных обнаружил в своем кармане странный порошок. Отправил на экспертизу, выяснили, что это измолотая в пыль начинка ядерных ракет того же типа, какие были размещены на пресловутой базе “Чероки”. Вся Америка кинулась проверять свои карманы. Еще у кого-то нашли. ФБР и ЦРУ выработали совместную версию об акции южно-африканских террористов. Средства массовой информации полагали, что в Японии у них был штаб, разрушенный землетрясением, и там бесславно погиб идейный вождь террористов Сэмюэль Бенджамен Ладенсон. Таким образом, подсыпание радиоактивного порошка было местью.
Ракеты, дислоцированные на пресловутой базе “Чероки”, пропали бесследно. Зато обнаружился живой и невредимый Сэм Ладенсон, уже третью неделю пребывавший со своей восьмой женой в свадебном путешествии по Бразилии. Он отмел все гнусные инсинуации в свой адрес, но пообещал, что и дальше будет бороться за предоставление южноафриканцам возможности создать свое государство на Венере.
Где же Оля?
Савельев, успевший выспаться, в дальнем углу зала строчил отчет. Он уже ничему не удивлялся. На Земле до сегодняшнего дня всего пятеро “рутов” было — и все не выше четвертой ступени. А тут в каком-то Богом забытом Селенграде в одночасье сразу двое инициировались. Причем один из них женщина. Ни в какие ворота не лезет со своей ступенью. Но самой сложной проблемой для Савельева оказалось решить: а себя-то в какую графу заносить со своей собственной инициацией?
— На самом деле ничего удивительного, — размеренно говорил Лоханыч. — Я последние два месяца плотно общаюсь с венерианскими психологами. Они пришли к удивительным выводам. Оказывается, ступень корректировщика зависит от его жизненного опыта. Чем больше поражений человеку довелось испытать, чем больше горьких потерь он пережил, тем выше его ступень. Причем в зависимости от ситуации ступень может повышаться. Ты, наверное, столкнулся с тем, что на Венере у тебя была не вторая, а третья ступень?
Илья кивнул.
— Тебе сказали, дескать, особенности Поля. Неправда. Я могу сейчас тебя протестировать — будет третья. Все дело в чувстве потери. Ты оказался на другой планете, оторванным от родины, ты понимал, что идешь на смертельный риск. Просто на Венере такой скачок за счет молодости Поля происходит безболезненно. Оля… Видишь ли, все относительно. Для кого-то потеря студенческой карты кажется концом света. А Рокфеллеру, скажем, нипочем. Корректировщики поголовно — гиперэмоциональные люди. Поэтому для них любая мелочь кажется трагедией. Так вот, женщины, в отличие от мужчин, умеют сбрасывать эмоциональное напряжение. Они более стойко переносят неудачи. Очевидно, Оля пережила ряд стрессов, в которых эта ее стойкость надломилась. Что и привело к развитию ее способностей.
— Но Фоменко же доказывал… — почти стонал Илья.
— Фоменко? — влез в разговор Добрынин. — Не свисти. Фоменко поигрался с прикладными направлениями информатики. Пытался создать универсальный математический метод для поиска корректировщиков. До того Новой Хронологией развлекался, потом новую игрушку нашел. Да ему по фигу было, что считать! Главное, чтоб метод математическим назывался. Только математики там не было, он статистику свел в единую базу. За “математику” скажи спасибо Стайнбергу. Фоменко игрался, и никогда сам не говорил, что доказал подобный бред. Это заявил Стайнберг, на всякий случай переложив львиную долю ответственности на мертвеца.
В Архангельске в единственный пункт приема цветных металлов, работающий круглосуточно, двое местных жителей приволокли бок от американской баллистической ракеты. Местным жителям было заплачено по тарифу: бок был алюминиевый.
Американский спутник-разведчик засек два ранее неизвестных необитаемых острова поблизости от японских берегов. Весь мир обошел снимок новой земли со штырем, на котором болталась простыня с красным кругом и кривой надписью “Япония”. На русском языке. Спустя двадцать минут на берега обоих островов плюхнулись японские вертолеты, и терра инкогнита необитаемой быть перестала.
Японский император выступил по телевидению. Он произнес благодарственную речь на неплохом русском (а фиг ли, если он в МГУ учился), в которой обещал, что Япония никогда не забудет помощи, оказанной ей Союзом в труднейшую минуту. Ну да, думал Илья, не забудет. Забыли же американцам бомбардировку Хиросимы и Нагасаки, думают, это русские их осчастливили. Хотя можно быть уверенным, что в течение ближайших пяти лет любой русский корректировщик-сан действительно будет в Японии желанным гостем.
Совершенно неожиданно явился Виктор Крюков — с початой бутылкой вина и синяком под глазом. Расстраивался:
— Илюх, ну западло же — в такую ночь по морде получить!
Оказалось, Виктор времени зря не терял. Как любой нормальный провидец, он еще накануне понял, что конец света отменяется. Но человечество-то об этом не знало! И Виктор решил, что ему предоставляется уникальный шанс собственными глазами увидеть подлинное лицо человечества, лицо, которое человечество по причине грядущей гибели больше не прятало. Поэтому Виктор возомнил себя летописцем и озаботился собиранием материала для книги.
Вечером он уехал в Улан-Удэ, где поучаствовал в эвакуации летнего лагеря и двух детских больниц. Остался доволен проявленным героизмом: взрослые, не помня о себе, спасали детишек. Потом поработал в стратопорту, наводя порядок среди запаниковавшего народа. Но все это, на взгляд Виктора, было не то. То, что он видел, — это люди при деле, занятые и потому позволившие себе не думать о нависшей угрозе. Виктору же хотелось посмотреть, как ведут себя те, кто не занят в спасательных операциях. Поэтому он пешочком потопал в Селенград — ни метро, ни маршрутка не ходили. С полдороги его подобрала попутная машина.
В Селенграде обошел всех знакомых, никого не было дома. Кто-то уехал на каникулы, кто-то нашел себе занятие в Улан-Удэ. Виктор заглянул к Яшке Ильину, не надеясь на успех: уж Яшкины-то предки наверняка загодя увезли сыночка в Америку. Яшка дома был. Оказалось, предки его действительно улетели в Америку, а Яшка выпросил себе недельку на “погулять”. Билет взял на четвертое августа, на восемь вечера. И всю неделю отрывался по полной программе, напрочь выпав из реальной жизни. А когда собрался распрощаться с Селенградом — тут-то его реальная жизнь по башке и отоварила: все рейсы после семи вечера в Улан-Удэ отменили, стратопорт работал только на эвакуацию. И Яшка в эвакуационные списки не попал. Тогда он вернулся в Селенград и решил, что если помирать, то весело.
— Прикинь, — рассказывал Виктор Илье, — захожу я — и не пойму, куда попал. Шесть комнат, везде пьяные. Пьяные за столом, под столом, на полу, в туалете — везде. Трахаются, рыдают, дерутся, блюют… Я им говорю — вы чего, вы ж люди, нельзя так. А они мне — да чего ты, все равно выхода нет, мы ничего сделать не можем.
— На самом деле не могут, — согласился Илья.
— Вранье! — взвился Виктор. — Когда ты ничего не может сделать — это значит, что делать ты можешь все, что угодно! И все это знают! Когда человеку говорят, что все, кирдык, у человека снимаются все запреты и тормоза с психики! И человек в такой ситуации делает то, что запрещал себе делать всю жизнь! А че, правильно — раньше боялся, а теперь все равно ничего не изменится. Только кто-то в такой ситуации подвиги совершает, а кто-то пир во время чумы устраивает. Человек в экстремальной ситуации, — Виктор назидательно поднял палец вверх, — спешит исполнить заветную мечту. Вот я и увидел, у кого какие мечты были.