— Поднимем, — успокоил его Моравлин. — Невелика проблема. Давай по порядку. Ты помнишь случай, когда Цыганкову морду набили? Вся Академия неделю трезвонила.
— Помню! — обрадовался тот. — Почти при мне, считай, было. Я в борцовскую заглянул как раз, думал Лильку Одоевскую найти, мне внизу сказали, что она в борцовской Ваську ждет. Ну мы с Робкой Морозовым и пошли. И гляжу — драка.
— А тебе хотелось, чтоб Ваське по кумполу настучали? — сочувствующе спросил Моравлин.
Павел наконец понял, что его беспокоило. Барвинок вел себя как-то слишком по-детски, как нарочно старался. Приглядевшись, отметил, что у него остановившийся взгляд. Потом посмотрел на Моравлина — и догадался. Моравлин загипнотизировал Ковалева, чтоб тот разговорчивей был. Правильно, так с этим Вещим и нужно. И слегка позавидовал Моравлину, владевшему такими методами допроса.
— Еще бы! Он, сволочь, мне знаешь, сколько говна сделал? И еще предупредил, мол, если я ему морду набью, он меня посадит.
Павел чуть не прыснул: трудно было представить, чтоб хилый барвинок мог хотя бы поцарапать бугая Цыганкова. Да он подойти не сможет!
— Ты хотел, чтоб ему только по морде дали?
— Ну… Илья, понимаешь, он мне мешает. Вообще, моя бы воля, его б давно из Академии выгнали. Он же дуб! Понимаешь, дуб он! Он же ничего по специальности не знает! Ну учеба — это ладно. Меня ж перед самым Новым Годом секретарем МолОтского бюро факультета выбрали. А Цыганков ходит в активистах МолОта. Конечно, меня б не выбрали, если б он в это время в себя после драки не приходил, так что я тебе отдельно благодарен. Но мне он там не нужен! В общем, я перед каждой сессией Богу свечки ставлю, чтоб Цыганкова выгнали. Только Бог меня не слышит.
— А ты слышал про то, что Есусиков теперь разрешает на пятерку в первом семестре сдавать?
— Не только слышал, но и видел! Это ж конкретный прикол — как первокурсники физику сдают! Ласов из нашей группы у Есусикова лаборантом работает, так мы все к нему пошли на этот спектакль смотреть. Там же в лаборантской стекла с односторонней прозрачностью. Ну вот, видел я это.
— А когда смотрел, не было у тебя ощущения, что в той группе что-то не так, кому-то нужна помощь? Или, может, кто-то показался тебе лишним?
Ковалев растерянно моргал, не понимая намеков.
— Ты Риту Орлову не знаешь, случайно? — уточнил Моравлин.
— Эту дуру?! — Ковалев скривился. — Она меня подсидеть пыталась. По линии МолОта.
Моравлин положил Ковалеву руку на плечо, оглянулся на ребят. Слова не нужны. Полное совпадение. Ковалев был свидетелем или непрямым участником всех случаев, когда отмечался прямоугольный сигнал. Причем про него то не знали, то его не замечали.
— Дим, знаешь, я в таких вещах разбираюсь, — мягко сказал Моравлин. — У тебя шок. Тебе надо показаться врачу.
— А комбайн? — жалобно спросил барвинок.
— Была б проблема! — с нехорошим весельем воскликнул Моравлин.
Павлу показалось, что его огрели по голове чем-то мягким. Моравлин как-то повернулся, ничего не сказал, потом на миг коснулся раскрытой ладонью грудины Ковалева. У Димки подломились ноги, глаза закатились под лоб, стоявший рядом Сашка едва успел его подхватить.
— Грузите его в машину, — скомандовал Моравлин.
— А чего это?… — спросил Павел. — Истощение после корректировки?
— Нет. Я укатал. На всякий пожарный. Я больше не хочу отлавливать его.
Погрузив бесчувственного барвинка в дожидавшееся такси, Павел оглянулся. Комбайн стоял, как положено, на полозьях. Только поперек улицы. И непонятно было, с чего Павел решил, будто комбайн вообще падал.
— “Постовка” первой ступени, — пояснил Моравлин с усмешкой, не дожидаясь вопросов. — Мне тоже иногда практика нужна.
В машине Павел сел вперед, показывая дорогу, а Сашка с Ильей на заднем сиденьи с двух сторон поддерживали барвинка. В бессознательном состоянии тот был похож на девочку. Мальвинку.
Во втором корпусе Академии, где размещалась одна из лабораторий Лоханыча, к их приезду уже все были готовы. На вахте топтался Митрич, а Лоханыч так вообще заждался клиента. Ковалева погрузили в кресло, сами в коридоре ждали результатов. Моравлину позвонил Бондарчук, но ничего говорить не стал, обещал приехать.
— Между прочим, я тоже эту аварию видел, — вдруг сказал Сашка.
Павлу слегка поплохело. Ну что, сговорились все, что ли? Пароль для встречи изменить нельзя?
— Причем именно эту. Я узнал. Там тоже маршрутка, упавшая с рельса, и парень на велосипеде. Его раздавило, что ли, не знаю. Я далеко был, и даже подходить не стал.
— Ты тоже? — неожиданно спросил Моравлин, посмотрев Павлу в глаза.
Павел вздрогнул, но взял себя в руки:
— А странная эта авария, да? Почему-то сейчас под подозрение попадают только те люди, которые видели ту аварию, — и ответил на вопрос Ильи: — Да, я тоже. По молодости лет в свидетели не попал. И до сих пор не знаю, что там с тем велосипедистом стало.
— Ничего, — посмеиваясь, сказал Моравлин. — Если верить тому, что я сейчас здесь.
Минута молчания. Сашка опомнился первым:
— Между прочим, я ни вас обоих, ни Ковалева не помню. Причем что характерно, велосипед запомнил на совесть.
— А я, самый непосредственный участник, не помню и саму аварию, — сказал Моравлин. — Пришел в себя в больнице. На следующий день. И узнал разом все. Что на меня чуть маршрутка не упала, что я корректировщик, и что меня засунули в больницу, потому что было подозрение на насильственную инициацию. Так, кстати, и не выяснили, была она или нет, но на полуторной ступени я работаю без напряга. А больше всего я расстроился, когда узнал, что остался без велика, а новый мне до следующего лета не купят.
— Действительно, — задумался Сашка, — почему ж сейчас встречаются люди, у которых эта авария — общее место биографии? Причем люди эти друг друга не помнят.
— Никто никого не помнит — это из-за того, что “рут” неопытный. Вместе с неживыми объектами живых накрывает, а сознание такое насилие не всегда пережить может. Опытный “рут” людей обходит. А при чем тут авария… Наверное, при том, что именно на той аварии впервые засекли Вещего Олега, — пояснил Моравлин. — Кстати, тогда он тоже ушел сквозь пальцы. А сейчас собирает свою дружину. Чтоб идти на Царьград. Или на Киев, не помню, какой из походов у него первым был.
— Ну, нет! — возмутился Павел. — Я с этим барвинком, — кивнул на запертую дверь кабинета, — срать в одном Поле не сяду, не говоря уж о походах!
Моравлин беззвучно хихикал. Сашка отворачивался, под столом толкая Павла ногой, мол, придержи свою ревность.
Приехал Бондарчук. Злой и уставший. Положил на стол портативный сканер, с которым не расставался.
— Взяли клиента? — не дожидаясь ответа, сел. — Короче, два разряда. “Рутовый” и пост. “Рутовый” — прямоугольный, пост…
— “Постовка” — моя, — сказал Моравлин. — Я порядок после Вещего наводил.
Из кабинета вышел Лоханыч. Грустный. И Павел откуда-то узнал, что тот скажет. Психиатр налил себе воды, осушил стакан.
— Ничего обнадеживающего я сказать не могу, — начал он. — Успел поймать затухающие каппа-альфа ритмы до того момента, как они просто исчезли. Не сошли на нет, а просто пропали. Этот парень принял на себя отражение, только и всего.
Павел крякнул, под досадой маскируя облегчение. Он действительно не желал, чтобы этот педоватый барвинок оказался героем. У Моравлина вытянулось лицо, он тихо выругался.
— Если нужен вывод, — продолжал Лоханыч, — то я однозначно утверждаю, что Дмитрий Ковалев не является искомой персоной, проходящей в отчетах под кличкой “Вещий Олег”. Он вообще практически не обладает паранормальными способностями.
Бондарчук мрачно кивал головой:
— Я вам вот что скажу: ловить нам теперь Олежку до посинения, потому что он заапгрейдился. Я засек разряд третьей ступени.
Моравлин побледнел:
— Инициация?!
— Черта с два! Прекрасно вышел из Поля. Общее время пребывания — ноль целых, три десятых секунды! За этот период успел повалить чертов комбайн, разогнать к дьяволу облака — блин, такой любитель звездного неба, что ли? Облака ему чем-то помешали… — и сгенерить свое отражение. То самое, которое он на Ковалева повесил. Вот потому и говорю, что ловить его нам — не переловить. Если он начал генерить отражения, труба дело. Уже на сканер никакой надежды.