Я не мог понять, почему. В нашу деревню можно было доехать за три часа. И за все полтора года я так и не выбрал время, чтобы навестить родителей. Но скоро я получил ответы на все вопросы.
Утро началось с дежурной шутки. Затем Шметцель сказал:
— Сегодня мы с тобой повезём дрова.
— Дрова?
— Именно, никак иначе это назвать уже нельзя.
Мы въехали в ворота с надписью «Arbeit macht frei», и прокатили дальше, по направлению к одной из казарм. Я заметил, что народу стало очень много. Масса измождённого народа в полосатых робах и большое количество вооружённых людей в чёрной форме. Шметцель ткнул пальцем в какую-то бесформенную кучу:
— Подъезжай задом, повезём дрова в крематорий.
Сдав задом, я вышел посмотреть, что там грузят мне в кузов. Это были люди…. Нет, я не прав, это было то, что осталось от людей. Голые, словно высушенные, кожа и кости, мужчины и женщины вперемежку. Само по себе это уже было шоком, но тут я поймал взгляд мёртвых глаз. Наверху, глядя на меня ледяным немигающим взглядом, лежала моя бабушка Станислава.
Не знаю, как я выдержал. Эти глаза теперь мне будут сниться каждую ночь, и задавать всё тот же немой вопрос — почему?
Я её узнал сразу, не мог не узнать. Бабушка Стася, всегда гордившаяся тем, что года не были над ней властны, в чёрной, в руку толщиной косе — ни единого седого волоса. Прямая осанка так и подчёркивала благородство её происхождения. Её туалеты отличали утончённость и элегантность.
И вот — ОНА — нагая, наголо обритая, униженная в своей смерти. Не в том, что мертва, а в том, что умерщвлена именно так!
Кто-то хлопнул меня по спине:
— Чего остолбенел? Знакомую встретил? Ха-ха-ха!
Повернувшись к Шметцелю, я спросил:
— А волосы куда девают?
— Как куда? Солдатские матрацы набивают. На этой фабрике переработки отбросов человечества всё идёт в дело. Волосы — в матрацы, зубные протезы — в переплавку, а после того, как их сожгут, что останется? Правильно, пепел, зола. Они пойдут на удобрения. Учись, пацан! Стопроцентная рентабельность!
Гордый собой, он повернулся к узникам, грузившим в машину тела:
— Шевелись, немочь жидовская, я не собираюсь тут весь день с вами топтаться!
Не помню, как ехали к крематорию, как разгружали тела несчастных, как ехали обратно в гараж. Похоже, я впал в прострацию, из которой меня вывел только голос Дитриха:
— Что ты видел, сынок?
— Бабушку Стасю, — выдавил я из себя. Слёзы хлынули сами собой. Дитрих обнял меня и прижал к груди.
— Прости родной, прости меня за то, что я тебя не смог от этого оградить.
Следующая неделя отличалась особенной пустотой. Всё было, как и прежде, тошнотворные шуточки гауптмана, поездки на территорию концлагеря, работа в гараже, сочувственные взгляды Дитриха. Всё было, как и раньше, только в душе начало зреть новое чувство. Ненависть! Чувство это мне до сих пор было незнакомо, но я научусь.
В голове стал зреть план мести. Мести за поругание самого светлого, что у меня было. У меня не осталось никаких иллюзий на счёт того, что могло случиться с остальными членами моей семьи. Зная педантичность немцев. Меня спас мой прадед. Именно благодаря ему, я столь не похож на иудея. Именно благодаря ему, я имею сегодня возможность отомстить. И пусть простит меня Господь.
Хотя, за что я прошу прощения? Ведь ещё в священном писании у христиан написано — «Око за око, зуб за зуб». Никто не просил их приходить в наш дом, никто их не звал, никто ни о чём не просил. То, что они сотворили, не укладывается ни в одни рамки человеческой морали, и поэтому имею право не звать их людьми. А нелюдей нужно искоренять!
Свой план я строил долго и тщательно. Прежде всего, с началом восточной авантюры немцев, а то, что это именно авантюра я нисколько не сомневался. Дитрих рассказал мне, что многовековая история походов тевтонов на дикие орды славян всегда заканчивалась полным провалом. Понять этого не мог никто, почему организованные, вооружённые до зубов, несущие, как казалось, свет истины воины Христовы, с завидным постоянством бежали обратно, теряя подштанники. Я записался добровольцем в ряды вермахта.
Шметцель невольно с уважением посмотрел на меня.
— Ты, парень, явно решил меня подсидеть, — как обычно довольно тупо пошутил он. Конечно, ему не понять было, что происходило у меня в душе, а раскрывать её я не собирался ни перед кем. Тем более перед гауптманом.
Изощрённости моего плана могли позавидовать и инквизиторы и сам Мессалина. Прежде всего, мне нужно было завоевать полное доверие в той среде, в которую отныне я погрузился с головой. Постепенно зарабатывая себе репутацию служаки и стукача, я получил тот результат, которого, собственно добивался — полное доверие со стороны начальства и презрение, и бойкот от сослуживцев. Но мне было на это наплевать. Мой ПЛАН начал претворяться в жизнь.