-- На пол часика, не более, - заверил его хозяин.
По двору бродили куры, рос виноград, обвивая крыльцо и крышу, посередине двора - водоразборная колонка, окруженная зеленой лужей. Н* вслед за стариком поднялся на крылечко из трех ступеней, на котором мирно спала рыже-черно-белая, "счастливая", - то есть, приносящая счастье, - кошка.
Жилище старика, который представился как Петр Петрович, было типичным для этой части старого города: в тамбуре располагалась газовая плитка на две конфорки, малюсенький коридор служил одновременно кухней, из коридора, который был еще и прихожей, вела дверь в единственную комнату. В прихожей Н* успел заметить на стенах старые афиши и еще одну дверь - в маленькую кладовку, из которой можно было попасть в крошечный туалетик.
В комнате кроме запахов старых вещей и валерьянки, стоял большой круглый стол, накрытый старой бархатной скатертью, шифоньер с зеркальной дверцей, сервант, на котором располагался проигрыватель - источник "Аиды", накрытая молдавским ковром тахта, три стула - вот, пожалуй, и все. Ну, естественно, не забудьте, что и пол и стены были завешены коврами красно-черно-зеленой расцветки, а с потолка на электрошнуре свисал розовый абажур.
Было темновато: единственное окошечко, на котором и располагалось примечательное объявление, было маленьким, заставленным цветами, да еще и занавешенным тканью, бывшей некогда тюлем.
-- Присаживайтесь, - Петр Петрович выдвинул стул, - сейчас я выключу...
-- Не стоит, я люблю Верди, - несколько манерно, желая продемонстрировать свою эрудицию произнес Н*, - скажите, это не Димитрий ли Узунов поет Радомеса?
-- Господи! - всплеснул руками Петр Петрович, - ну, слава Богу! Не перевелись еще любители и знатоки хорошего пения! Как я рад, как рад... Сейчас я вас угощу чаем с вареньем...
-- Спасибо, не стоит, - начал отказываться Н*, понимая, впрочем, что делает это лишь для приличия.
-- Сейчас, сейчас, - захлопотал старик, доставая из серванта чашки и блюдца, которыми, возможно, не пользовался несколько лет, сейчас я их сполосну...
Петр Петрович вышел на "кухню", То есть в прихожую, где была приделана к стене чугунная эмалированная раковина с краном и продолжил:
-- Я, видите ли, вдовец... Уже три года, как моя Мария Михайловна отошла в мир иной, а я все копчу тут небо, ждать ее там заставляю... Раньше-то у нас и гости бывали... Детей-то нам Бог не дал...
Петр Петрович принес чашки, поставил их на стол, стряхнув с них капли прямо на пол, и вернулся на кухню, чтоб поставить на газ зеленый эмалированный чайник.
Вернувшись, он посмотрел на стол, хлопнул себя по лбу, и снова вернулся в прихожую-кухню.
-- Петр Петрович, перестаньте хлопотать, присаживайтесь, или скажите, чем я могу вам помочь, - заговорил Н*.
-- Сидите, сидите... Я сейчас варенье достану... - донесся его голос из кладовки, - Вам какое: вишневое, абрикосовое, персиковое, виноградное, или кизиловое?
-- Да любое, господи...
-- Нет, вы уж выбирайте. У меня отличные варенья, это еще жена покойница варила... А есть-то их некому... Я помру, так и пропадет все...
-- Ну, давайте тогда кизиловое, - ответил Н*, чтоб как-то прекратить эту суету.
Вскоре Петр Петрович вернулся с двухлитровой банкой, накрытой вместо крышки плотной бумагой, примотанной зелеными нитками "мулине". На бумаге было написано: "Кизил. 19.. год". Поставив банку на стол, он сказал: "Откупоривайте", а сам снова бросился обратно в кладовку.
Н* все еще пытался развязать узелок, когда старик вернулся, неся в руках глиняный кувшин, распространяющий знакомый запах "Изабеллы".
-- Ну, уж это-то зачем, Петр Петрович, - укоризненно начал Н*
-- "Вин-вино-вино-вино, оно на радость нам дано" - пропел старик, бросаясь к серванту, - сейчас, стаканы поставлю, - и все!
Но это было еще не все. Старик еще несколько раз сбегал в кухню, в кладовку, забирался в нижнее отделение серванта и угомонился лишь тогда, когда на столе стояли тарелки, блюдо с брынзой, помидорами, луком, на блюдце лежала нарезанная ветчино-рубленная колбаса, а на деревянной дощечке напластованный хлеб.
-- Попробуйте, это тулбурел нового урожая, - сказал Петр Петрович, наливая мутно-розовый напиток в граненые стаканы, - я сам уже давно не делаю, а вот сосед угостил. Ваше здоровье!
Н* никогда не забывал, что тулбурел - напиток особенный, поэтому осторожно попробовал молодое вино, пригубив четверть стакана, и поставил стакан на стол.
-- Пейте, пейте, не стесняйтесь... У меня еще есть, - стал уговаривать старик.
-- Да не в этом дело... Мне еще сегодня поработать надо, а тулбурел, штука коварная - я свой организм знаю, - стал оправдываться Н*.
-- Вам виднее, вам виднее, но и не стесняйтесь. Я не уговариваю, но и вы не стесняйтесь. Закусывайте... А кем же вы работаете, что в выходной день собираетесь что-то еще делать?
-- Я преподаю в институте.
-- Боже, как интересно! А что же вы преподаете?
-- Начертательную геометрию и машиностроительное черчение, - ответил Н*.
-- Так вы, значит, инженер? - с уважением переспросил Петр Петрович, и, не дожидаясь ответа, забормотал - Инженер, надо же... хорошая профессия... А я сначала подумал, что вы музыкант... Не каждый так сходу определит... Вы, стало быть, инженер и любитель оперы - правильно? - торжествующе сформулировал старик.
-- Так точно. Но, все-таки ответьте - это Узунов, или нет?
-- Узунов, голубчик, Он самый... А какие остальные имена - вы сами прочитайте, - старик протянул коробку от плаcтинок, на обложке которой сверху было написано: "Verdi. Aida. Corul si orchestra operei de stat din Viena. Dirijor Lovro von Matacic". По середине крупными буквами шли имена: Giulietta Simionato, Leontyne Price, Dimiter Uzunov, Ettore Bastianini.
-- Вот это да! - восхитился Н*, - откуда это чудо у вас?
-- Из Румынии... Мне тут привезли вот... - уклончиво ответил старик, - в молодости я, знаете ли, выступал на эстраде, в цирке... В Кишиневе был зал такой зал "Одеон" ... Я, по правде сказать, объездил пол Европы, был, конечно, в Бухаресте, в Париже.. С Петей Лещенко выступал, с Аллой Баяновой...
Двух стаканов тулбурела оказалось достаточно, чтоб позабыть о времени, чтоб почувствовать себя как дома, чтоб начать подпевать пластинке, чтоб обнимать друг друга за плечи...
И, все-таки, когда за окном стемнело настолько, что пришлось включить лампу, Н* вспомнил, что причина этой нежданной вечеринки - объявление!
-- Петр Петрович, так что же, все-таки, это значит: корректор жизни? - спросил Н.
-- А-а-а, не забыл... Молодец, - старик посмотрел прямо в глаза, - Это очень серьезная штука. Садись, и слушай. Как я сказал, я выступал раньше на сцене... Но я не пел и не плясал, я читал мысли, давал сеансы гипноза...
-- Так вы гипнотизер?
-- Да, был и гипнотизером, но потом я стал корректором жизни!
-- Так что же это такое?
-- После войны мне пришлось долгое время жить и работать в Тюменской области. Там я и усовершенствовал свое мастерство - один зек научил... На зоне очень хочется любым способом стать хоть ненадолго счастливым... А высшее доступное счастье было у нас одно: власть над прошлым! Над настоящим властвовали не мы, будущего у нас не было... Так что, оставалось одно - власть над прошлым.
Н* сел на стул, облокотившись руками на стол, а старик продолжал стоять, держа в руке свой стакан:
-- Я могу изменить твою жизнь!
-- Как это?
-- А вот как. Я могу изменить ход событий, которые имели место в твоем прошлом. Ты хотел бы что-то изменить в своем прошлом?
-- Разве прошлое можно изменить?
-- Я - могу.
-- Этого не может быть...
-- Еще как может! Ты подумай - что такое прошлое? Ведь его уже в действительности нет. Это миф, это наши воспоминания, это наше представление о том, что было, а, может, и не было, на самом деле. Вот это-то я и могу полностью поменять.
-- И, все-таки, не понимаю...
-- Помнишь романс: "Но память, наш злой властелин..." Из злого властелина я сделаю доброго волшебника, добрую фею... Вспомни, например, такое детство: отец, скажем, алкоголик, неудачник, вечно пьяный слесарь сантехник. А будет профессором, артистом, или депутатом, ... Мать - уборщица? - будет балериной, или, скажем, врачом... Ты будешь в это верить, как в непреложный факт твоей биографии. Или, наконец, приведу такой пример. Было ли в твоей жизни что-нибудь, или кто-нибудь, кто тебя обидел и обида не забылась?