Чечель почувствовал, что она слегка ошарашена тем приемом, который ему оказывают наверху и одновременно отметил некоторую .
- Спасибо, - Чечель не торопясь сложил газету, положил аккуратно на стеклянный столик.
- Личный помощник Алексея Дмитриевича встретит вас у лифта, на последнем этаже.
Он кивнул и направился к лифту, подхватив свой видавший виды портфель, с которым не расставался уже больше десяти лет...Спиной генерал чувствовал, что девица буравит его взглядом и на мгновение какое-то смутное беспокойство овладело им...
17 января 1934 года.
Польша. Бельское воеводство.
Пограничная станция Тересполь.
Несмотря на учебу в Бельгии, никогда не прерывалась прочная нить, связывавшая молодого польского аристократа, князя Евстафия Северина Сапегу с родовым домом, и благодаря этому обстоятельству он мог проводить там регулярно каникулы, в особенности зимние. В январе Евстафий Северин решил отправиться в Ружаны - родовое имение князей Ружанско - Черейской ветви Сапег, чтобы традиционно проведать отца и встретить в кругу семьи новогодние торжества. Что бы было не скучно в дороге, князь пытался пригласить в Ружаны своих приятелей и однокашников по колониальной школе в Антверпене, но желающих не нашлось. И только в последний момент, дня за два до отъезда, с Сапегой вызвался поехать англичанин Нильс Болей. Тот, помимо того, что занимался историческими и этнографическими исследованиями, вел свою колонку в 'Гардиан', пописывал статейки в светских хрониках, собирал всевозможные байки и сплетни о жизни аристократов и молодой князь счел, что поездка в белорусскую глубинку будет несомненно полезной для приятеля - светского хроникера и этнографа. Платить за билет, Болей однако не стал - платил Сапега.
Князь и Нильс Болей (Сапега 1916 года рождения, Болей был чуть постарше,1912 года рождения) прибыли на станцию Кобыляны ранним утром. Местечко Кобыляны при одноименной железнодорожной станции в трех километрах к западу от Тересполя, скучилось вокруг станционных построек и подъездных путей. В Кобылянах нынче царила полусонная, тихая жизнь провинциального захолустья. А каких-то несколько лет тому назад жизнь в городке и на станции кипела. Железнодорожные мастерские, депо, отстроенные поляками в двадцатые годы, десятки паровозов и вагонов: товарных, международных пассажирских, местных 'подкидышей', цистерн. Пассажиры, пассажиры, пассажиры...
В июне 1929 года все это закончилось - вспыхнул грандиозный пожар, почти мгновенно охвативший весь городок...Кобыляны сильно пострадали от него, депо было частично разрушено от огня, мастерские сгорели. Сгорела и большая часть станционных построек и пакгаузов с различным имуществом. Большая часть населения городка покинула его, разбредясь по окрестным селам или перебравшись в Брест-Литовск и в городок Тересполь, бывшем одним из крупнейших владений князей Чарторыйских, теперь располагавшиеся на русской стороне. Поезда теперь останавливались на пришедшей в запустение станции Кобыляны редко - в основном это были местные 'подкидыши' из Бялы-Подляски, Менджызеца, Вышкува. Международные составы, наполненные всевозможного рода дипломатами с семьями и репортерами, направлявшимися в варварскую, коварную, непонятную, азиатскую Россию, или возвращавшимися обратно, в лощеные европейские столицы ( возвращавшимися туда, где, как им казалось, в президентских дворцах, министерских кабинетах, на официальных приемах и светских раутах, в тиши закрытых привилегированных клубов, в гостиных со свечами, за карточными столами, покрытыми зеленым сукном, решались вопросы европейской и мировой политики...Глупцы, глупцы, любой житель Кобылян, даже самый неграмотный мастеровой из еврейской механической артели Губельмана и Сноровского , мог на пальцах объяснить европейским дипломатическим дурням перипетии мирового политического закулисья, ибо прекрасно знал - вся европейская и частично - мировая политика, вершится ныне в небольшом, аскетически скромно обставленном царскосельском кабинете русского императора, по-домашнему спокойно попыхивающему папиросой не то сербской, не то болгарской марки) останавливались теперь в Тересполе.
Пассажиры международных поездов с удивлением, испугом, изумлением, некоторые со злорадством, плохо скрываемом на безупречно выбритых (до пугающей своей мертвенностью синевы) смотрели на полуразрушенный, но все же сохранившие остатки довоенного уюта и обывательской мирности Кобыляны- и ехали дальше, в Тересполь, где была оборудована площадка для смены колес с европейской на русскую колею, и где имелся просто-таки шикарный ресторан в здании тереспольского вокзала, с великолепным оркестром и пальмами в кадках, с огромными, по-русски щедрыми бутербродами с красной и черной икрой и настоящей 'федоровской'* колбасой, с водкой, с армянским коньяком, с крымскими винами (европейские дипломатические дураки, а особенно европейские репортеры, ехавшие в Россию впервые, бешено скупали в ресторане Тересполя всю снедь, полагая, что больше ничего подобного приграничному изобилию они не увидят. И сильно удивлялись: в Брест-Литовске, в Барановичах, в Минске, Смоленске- там тоже царила тереспольская вокзально- ресторанная сытость...).
...Все эти нюансы Сапега разъяснил Нильсу Болею, что называется, 'на пальцах'. Еще он сказал, что в Брест-Литовске им подадут автомобиль, встречать их будет личный шофер старого князя, бывшего министра иностранных дел Польши, Анджей Ласковский. Молодой князь упросит Ласковского немного повозить по окрестностям - хотелось показать Нильсу бывшую польскую глубинку, чтобы тот мог составить представление о здешней жизни.
-Прислушивайся внимательно к местным говорам. В Ружанах ты услышишь почти чистую белорусскую речь, изредка приправленную полонизмами. Это речь Понеманья, края, который раньше называли еще Черной Русью. В Пружанах, находящихся всего в полусотне километров от Ружан, речь совсем другая, более мягкая, с первого впечатления похожая на украинскую. И если ружанцы по говору без сомнений относят себя к белорусам, то коренные жители Пружан и окрестностей иногда сами затрудняются дать себе языковое определение.- с увлечением, с восторженностью в голосе и в интонациях, рассказывал Сапега своему приятелю-этнографу,- Диалектные различия существуют здесь, очевидно, с давних времен. Ты знаешь, Нильс, неожиданно простое объяснение этого явления дают сами местные жители. Между Ружанами и Пружанами проходит водораздел бассейнов Немана и Припяти. Граница водораздела была означена болотами и дремучим лесом. Лишь в конце прошлого века через эти глухие места была проложена 'царская дорога' - по ней русский императорский двор до сих ездит на охоту в Беловежскую пущу. В глубокой древности эти места могли стать естественной преградой при расселении славянских племен. И если археологи по своим данным затрудняются точно определить границу между дреговичами и волынянами, то языковые и географические явления эту границу подсказывают. Здешние места оставались пограничными долгие времена. В X- XII веках это была западная окраина Киевской Руси, с XIII по XVIII век - та же окраина, только Великого княжества Литовского, затем - снова России, только уже царской.
-Видимо, недаром в конце XVI века канцлер Великого княжества Литовского Лев Сапега, один из крупнейших и образованнейших магнатов, именно Ружаны выбрал местом своей резиденции?
-Говорят, что на краю всегда и земли хуже, и опасность ближе, но что обычно здесь поселяются люди стойкие, крепкие. Очевидно, такими и были ружанцы, если смогли, несмотря на близость посторонних влияний, сохранить в чистоте родной язык. Льву Сапеге, как редактору свода законов на белорусском языке (так называемого Статута Литовского), должна была льстить приверженность местных жителей к родному языку в условиях, когда после Люблинской унии 1569 года особенно усилилось польское влияние на древнебелорусскую культуру.
-Позволь возразить тебе, мой друг?- сказал Нильс Болей.- Я бы не стал идеализировать образ Льва Сапеги как рьяного защитника интересов белорусского народа. Скорее польского. Уже сам факт устройства им собственной резиденции в Ружанах свидетельствует о его стремлении быть поближе к Польше, о признании главенства Варшавы над Вильней. Кажется, в 1623 году, тот же Сапега, если не ошибаюсь, возглавил судебную расправу над жителями Витебска, восставшими против униатского засилия. А то, что Сапега был инициатором издания Статута на белорусском языке и еще до событий 1623 года предостерегал витебских униатских правителей от излишне усердной борьбы с православием, говорит лишь о дальновидности умного политика, который понимал, что такое для народа насильственная и внезапная утрата собственной культуры.