– Господи Боже! Если бы вы могли не интересоваться больше ничем иным! Итак, вы видели его два или три раза?
– Да.
Я объяснил, при каких обстоятельствах это произошло.
– Вы хотели повидать его в четвертый раз?
– И он привел меня к трупу.
Квартира, которую занимал Жюль Рабастен, состояла из кухни и двух комнатушек. Окна кухни и задней комнатушки выходили во двор бывшего госпиталя Божон, и из них внизу были видны различные сооружения и гимнастические снаряды, которыми пользовались полицейские во время своих тренировок. Рабастен растянулся на полу в этой комнате, служившей библиотекой и рабочим кабинетом, у подножья стола, на котором лежали авторучки, стопка бумаги и стоял "Ундервуд". Но это не значило, что он строчил какое-нибудь послание в тот момент, когда его застала смерть. На столе у пишущих людей всегда лежит бумага. Рабастен! Для дам – Жюло! Максимум двадцать пять лет от роду. Газетный мотылек, порхающий от знаменитости к старлетке. С черепом, в котором рождались хвалебные фразы. Но теперь, с таким проломом, в нем ничего больше не родится.
– Он заработал эту штуку не от того, что искал но вые мысли или стукнулся о дверной косяк, – сказал Фару. – Кто-то нанес ему удар. Может быть, чтобы ограбить, а может быть, и нет. В его карманах ни сантима, но и не похоже, что тронули его сбережения... (Он указал мне на шкатулку, которую один полицейский, рывшийся в вещах, поставил на стол) ...Следов обыска мы также не обнаружили. Если бы его рана была не так глубока, я подумал бы, что он стал жертвой нападения и ограбления со стороны бродяг на улице, а потом пошел себе спокойненько отдать концы у себя дома. Недавно у меня был такой случай. Жертва ночного нападения поднялась, не заметив, что у нее проломлен череп. Этот парень не имел более важных забот, чем пойти пожаловаться в ближайшее отделение полиции, и там, рассказывая свою историю, свалился замертво. Не думаю, что случай с Рабастеном повторяет это происшествие. Учитывая серьезность его раны, он, видимо, скончался сразу.
– Когда?
– На этот вопрос нам ответит вскрытие.
– Но, возможно, у него был на редкость крепкий череп и, несмотря на этот ужасный удар...
– Нет. Идти к себе залечивать рану (я спрашиваю себя, чем?) не могло стать его первым побуждением. Прежде всего он постарался бы сообщить о случившемся какому-нибудь полицейскому. Как раз то, что сделал тот, другой, и то же самое сделал бы я.
– Да, конечно. Я тоже думаю, что с ним разделались прямо здесь. Но, в общем, это же пустяк для вас. Не вижу причины, почему вы строите такую мину. Консьержка очень быстро вам сообщит, кто недавно нанес ему визит.
– Вашими бы устами да мед пить! – вздохнул Фару. – В этот дом входят и выходят без конца. Во дворе находится небольшая типография, и на этаже живет молодая женщина, которая дает уроки игры на фортепиано. Клиенты типографии и ученики преподавательницы музыки проходят мимо консьержки, ничего не говоря, а в течение дня тут ходит столько народа! И никто не спросил у нее, где живет Рабастен.
– Тогда это может быть только кто-то из знакомых.
– В этом я тоже не уверен. Вы что, не видели ряд почтовых ящиков в коридоре, не доходя до швейцарской? Рабастен на своем пометил свой этаж, а здесь, на двери, прикрепил визитную карточку. Поэтому сюда мог пройти любой, не спрашивая дорогу. Что же касается знакомых...
Он предложил мне рассказать все, что я знал о Рабастене. Я рассказал, но что я мог ему сообщить – ведь я, право, мало что о нем знал. Когда я кончил, комиссар объяснил мне, каким образом обнаружили эту драму. Это сделали полицейские, которые кувыркались во дворе своей школы. Один из них, забравшись на вышку, машинально взглянул в окно, находившееся не очень далеко от него, и заметил там какого-то человека, поза которого показалась ему странной. В тот момент он не лежал на полу вытянувшись, словно готовый к отправлению в морг. Он сидел, навалившись верхней частью туловища на стол. Полицейский сообщил об этом своим коллегам, и очень скоро на место прибыл Флоримон Фару.
– Нельзя тут не сделать некоторые сопоставления, – сказал он, исподлобья поглядывая на меня и приготовившись считать на пальцах. – Я заинтересовался этим делом, когда узнал, что речь идет о журналисте, специализирующемся по кино. Понимаете?.. (тут он начал загибать пальцы) ...Рабастен... Люси Понсо... оба проживают в Парке Монсо... Одна – вчера, второй – сегодня... ясно, не так ли? Здесь я снова сопоставил факты. Из-за этой фотографии (пальцы опять задвигались) ...Рабастен, Марк Ковет и Нестор Бюрма знакомы друг с другом. Рабастен занимался кино, Ковет – более или менее, Бюрма – почти. Ковет и Бюрма обнаружили Люси Понсо в агонии. Рабастена только что шлепнули.
– Вы полагаете, что между этими двумя смертями есть связь?
– Не знаю и не спрашиваю вас об этом. Может быть, это совпадение. Но все-таки это очень странно.
– В отношении Люси Понсо вы что-нибудь узнали?
– Черт возьми! Дайте нам вздохнуть. Мы занимаемся этим расследованием только сутки. До настоящего времени самоубийство не вызывало никакого сомнения, и, честно говоря, для меня оно по-прежнему несомненно, но смерть этого парня может дать расследованию новый толчок, если говорить о побочных обстоятельствах.
– Каких побочных обстоятельствах?
– Мы видели и более фантастические штуки.
Это соображение упало, словно волос в суп. Я сказал:
– Что еще?
– Я спрашиваю себя, не была ли Люси Понсо торговкой наркотиками. Мы видели и похуже, говорю я вам, а все эти бандиты здорово научились скрываться в последнее время. Нет сомнения, что в области всех этих ядовитых субстанций криминальная деятельность уменьшилась. Приблизительно год тому назад была обезглавлена банда гангстеров, торговцев наркотиками, по ним были нанесены сильные удары, затормозившие торговлю. А почему бы ей не возродиться с новыми людьми? Самоубийство этой женщины могло спутать некоторые планы, а ваш приятель Рабастен пронюхал об этой комбинации... Что вы скажете об этом, Бюрма?
– Я думаю, что вы выдаете желаемое за действительное, Фару, и не могу быть вам тут полезен. Я ничего не знаю. Но вы продолжайте копать в этом направлении, быть может, повезет.
Он недовольно заворчал, потом мы обменялись еще несколькими фразами, и он отпустил меня на все четыре стороны. Я отправился выпить в ближайшее бистро. Мне это было просто необходимо. Я обошел все кафе этой части Фобур Сент-Оноре до проспекта Фоша. Проходя мимо книжного магазина Денизы Верт, я мгновенно вспомнил о другой Денизе, белокурой кинозвезде. Проглотив последний аперитив в кафе на углу, я пошел обратно к дому № 216, где была припаркована моя тачка.
Когда я вернулся в "Космополитен", солнце уже садилось. Я пил, чтобы забыть Рабастена, его раздробленный череп и жалкое хилое тело, распластанное на коврике. Пылающий закат напомнил мне его огненную шевелюру.
Хотя я и не чувствовал себя вымазанным в грязи, у меня было такое впечатление, что добрая ванна будет не лишней. Мне казалось, что за мной тянутся запахи от трупа. Я принял ванну.
Едва я успел вылезти из нее, как появился Марк Ковет в большом возбуждении.
– Сегодня вечером для меня никакого кино, старина, – тотчас сказал я. – Я говорю вам это на тот случай, если предполагается еще какая-либо международная презентация или что-то в этом роде.
– Никакого кино сегодня вечером? – ухмыльнулся он. – Ну, вы даете! Знаете, с какой новостью я к вам пришел? Самая последняя из "Крепю", еще не напечатанная?
– Если это о смерти Рабастена, то я в курсе.
– Кроме шуток! Ну и быстрый же вы!
– Да. Я только что пришел из дома умершего.
– Да, правда...
Он придвинул к себе кресло и, вытирая пот, шлепнулся в него: