Ее слова не очень убедили Тореро; он покачал головой:
– Эти чувства естественны для вас – вы родились и жили властительницей. Но я, сударыня, всего лишь простой смертный, и, если мое сердце говорит, я прислушиваюсь к нему.
Фауста отважно добавила:
– И ваше сердце занято.
Тореро, глядя ей прямо в лицо, без вызова, но твердо ответил:
– Да, сударыня.
– Я это знала, милостивый государь, но сие обстоятельство меня ни на миг не остановило. Сделанное мною предложение вам моей руки остается в силе.
– Вы не знаете меня, сударыня. Однажды отдав мое сердце, я отдал его навсегда и обратно не заберу.
Фауста презрительно пожала плечами.
– Король позабудет о своих увлечениях той поры, когда он был простым тореадором. Иначе и быть не может.
И так как Тореро собирался возразить, она поторопилась воскликнуть:
– Не говорите ничего! Не совершайте непоправимого. Хорошенько поразмыслите – и вы все поймете. Вы дадите мне ответ… ну, скажем, послезавтра. События, которые произойдут завтра, лучше всяких речей заставят вас понять, каким опасностям вы подвергнетесь, если у вас недостанет благоразумия принять мое предложение. Вы сможете убедиться своими собственными глазами – опасности эти таковы, что вы неизбежно погибнете, если я уберу свою руку, простертую над вашей головой.
И, не давая ему времени вставить хотя бы слово, принцесса сказала уже гораздо мягче:
– Ступайте, принц, и возвращайтесь послезавтра. Нет, нет, не говорите сейчас ничего. Я буду с верой и надеждой ожидать вашего возвращения. Ваш ответ непременно будет созвучен моим желаниям. Ступайте же!
Она выпроводила его жестом одновременно ласковым и повелительным, и он так и не смог сказать ей то, что собирался.
После ухода Тореро Фауста долго сидела в раздумье. Она отлично понимала, что происходило в душе дона Сезара. Она увидела, что, если бы она дала ему заговорить, он бы открыто заявил ей о своей любви к молоденькой цыганке; оказавшись перед необходимостью выбора между любовью и троном, которым она его поманила, принц, не колеблясь, отказался бы от короны, чтобы сохранить свою любовь. Фауста почувствовала это, именно об этом она сейчас и думала.
Обеспокоенная, она не двигалась с места. Встреча обернулась вовсе не так, как она хотела. Принц ускользал от нее. Однако не все еще было потеряно. Единственным препятствием оставалась Жиральда; ну что ж, она устранит ее. Фауста не сомневалась: как только Тореро узнает, что Жиральда умерла, исчезла, похищена, обесчещена, он придет к ней, принцессе, покорный и послушный.
Она протянула руку и позвонила в звонок.
На ее зов явился Центурион – уже без грима, в своем привычном обличье, с угодливой улыбкой на губах.
Принцесса долго беседовала с ним, давая ему подробные инструкции касательно Жиральды, после чего наемный убийца исчез – надо полагать, для немедленного выполнения полученных приказаний.
Фауста опять осталась одна.
Она направилась прямо в свой рабочий кабинет, открыла потайной ящик и вынула оттуда пергамент, который долго разглядывала, прежде чем спрятать его у себя на груди, говоря шепотом:
– У меня нет более причин хранить этот пергамент у себя. Лучше всего будет передать его господину Эспинозе. Таким образом, одним выстрелом я попаду в две цели сразу. Прежде всего, я заручусь поддержкой великого инквизитора и короля. И если у них возникнут подозрения насчет этого заговора, я усыплю их подозрения. Я обретаю безопасность и свободу действий. Затем. Все, что ни предпримет король Филипп, основываясь на этом пергаменте, пойдет на пользу его преемнику. Сам того не подозревая, он станет действовать на благо и во славу моего будущего супруга (потому что Тореро непременно им станет) и, следовательно, на мое собственное благо и ради моей собственной славы.
В голове у нее промелькнула мысль: «Пардальян!.. Что он скажет, узнав, что я передала этот пергамент Эспинозе? Значит, его миссия потерпела провал – ведь он обещал привезти этот пергамент Генриху Наваррскому. Кто знает? Если Эспиноза его обманет, я, быть может, тем самым одновременно избавлюсь от Пардальяна. Он, со своими престранными идеями, может, пожалуй, решить, что не стоит возвращаться во Францию, а лучше погибнуть тут, в Испании».
На ее лице появилась холодная улыбка: «Когда человек, подобный Пардальяну, решает, что он обесчещен и не может смыть свой позор кровью врага, у него остается лишь один выход: смыть его своей собственной кровью. Пардальян вполне способен убить себя!.. Ну что ж, наберемся терпения!..»
Еще минуту она просидела в задумчивости; мысли о шевалье заставили ее вспомнить о сыне, и она прошептала:
– Мирти! Где может быть Мирти? А мой сын, сын Пардальяна? Пора бы заняться поисками моего ребенка.
Решительно тряхнув головой, она заключила:
– Да, все это свершится быстро, независимо от того, ждет ли меня успех или провал. Тогда-то и настанет время разыскивать сына.
Затем она вновь позвонила и отдала приказание явившейся служанке.
Через несколько минут носилки Фаусты остановились перед апартаментами великого инквизитора, размещавшимися в королевском дворце.
Фауста долго беседовала с Эспинозой; в обмен на несколько поставленных ей условий она, не раздумывая, передала ему манифест покойного короля Генриха Валуа, где Филипп II Испанский объявлялся наследником французского престола.