– Вы, кажется, не совсем поняли меня, шевалье, – уточнил Тореро. – Спрашиваю вас, можно ли ей доверять?
– А, вот вы о чем? Что же вы сразу не сказали?.. Можно ли доверять Фаусте? Это зависит от огромного множества обстоятельств, известных, естественно, ей одной. Если, к примеру, она обещает вам, что по ее приказу вы будете аккуратно заколоты в какой-нибудь хорошо подготовленной западне – а ей подчас хватает откровенности предупредить о своем злодеянии, – то тут вы можете всецело положиться на нее. Если же она вдруг пообещает вам помощь и содействие, то вы, наверное, поступите разумно, если предварительно разузнаете, до какой степени оные помощь и содействие будут выгодны ей самой. Было бы по меньшей мере неосторожно рассчитывать на нее после того, как вы перестанете быть ей полезны. Если она полюбит вас, будьте начеку: ваш последний час близок как никогда. Если она возненавидит вас – бегите, или вам конец. Если вы оказываете ей услугу, не надейтесь на ее признательность. Вот, например, тот же самый друг рассказывал мне: как-то он спас Фаусте жизнь и постарался побыстрее доставить ее в безопасное место; он думал о том, как бы помочь ей, а она тем временем подстроила ему очередную ловушку, и мой приятель едва не погиб. Нет, я бы не советовал доверять Фаусте!
– Дело в том, что она рассказала мне много необычного. И я был бы не против узнать, до какой степени я могу верить ее словам.
– Фауста никогда не говорит и не делает ничего необычного. Точно так же она никогда не лжет. Она всегда говорит то, что видит – со своей точки зрения… И не ее вина, если эта точка зрения не всегда в точности соответствует истине.
Тореро понял, что ему будет нелегко составить себе полное представление о Фаусте, задавая прямые вопросы. Он рассудил, что самое лучшее – изложить пункт за пунктом различные моменты своей беседы с принцессой.
– Госпожа Фауста, – начал он, – сообщила мне нечто непостижимое, невероятное. Держитесь, шевалье, сейчас я вас удивлю. Она уверяет, будто я… – сын короля!
Пардальян, казалось, нимало не поразился, напротив, это Тореро был ошеломлен спокойствием, с каким шевалье воспринял сообщение, которое сам он считал потрясающим.
– Почему бы и нет, дон Сезар? Я всегда думал, что вы, должно быть, из очень знатной семьи. В вас видна порода, и, несмотря на скромность вашего положения, в вас за доброе лье чувствуется вельможа.
– Вельможа – так уж и быть, шевалье, но, признайтесь, что от вельможи до особы королевской крови, да к тому же еще престолонаследника, наследника испанского трона, – дистанция огромного размера.
– Не буду отрицать. И все-таки мне это не кажется невероятным. Мало того, на мой взгляд, из вас получился бы гораздо более благородный и величественный король, нежели тот подагрический старик, что правит сейчас Испанией.
– И вы можете верить в подобный вздор? – спросил Тореро, пристально вглядываясь в лицо Пардальяна.
Однако лицо шевалье обычно выражало лишь то, что хотелось Пардальяну. В данный момент он считал нужным изображать хладнокровную уверенность, и его взгляд, как никогда проницательный, устремился на озадаченного дона Сезара.
– Почему бы нет? – вновь спросил шевалье. И добавил со странной интонацией:
– Да разве вы сами не поверили в весь этот вздор?
– Да, – откровенно признался Тореро. – Честно говоря, на какой-то момент, в приливе глупого тщеславия, я поверил, будто я – сын короля. Но с тех пор я хорошенько все обдумал, и теперь…
– И теперь? – повторил Пардальян, и глаза его лукаво блеснули.
– Я понимаю всю нелепость подобного утверждения.
– Скажу по совести – я не вижу в этом ничего нелепого, – энергично возразил Пардальян.
– Возможно, вы были бы правы, если бы дело касалось самого этого притязания. Нелепым, на мой взгляд, оно становится из-за нелепых обстоятельств, ему сопутствующих.
– Что вы имеете в виду?
– Да посудите сами – разве это правдоподобно? Я – законный сын короля и его супруги, которую ни в чем нельзя упрекнуть. Почему же тогда с младенчества меня преследует слепая ненависть моего отца? Причем ненависть эта такова, что меня, – ради моего же спасения и ради того, чтобы отвести опасность, – вынуждены были похитить, спрятать и воспитать (если, конечно, тут годится это слово, ибо, в общем-то, я воспитал себя сам) в безвестности, бедности, заброшенности. Вам все это кажется правдоподобным?
– Это и впрямь может показаться странным. Но, учитывая невероятно жестокий и подозрительный характер короля Филиппа, я лично не вижу ничего невероятного в этой истории, хотя она смахивает на роман.
Тореро решительно тряхнул головой.
– Нет, я с вами не согласен, – твердо сказал он. – Условия, в которых я рос, совершенно нормальны и естественны, более того, они кажутся мне просто необходимыми, если речь идет, – а я полагаю, что в моем случае все именно так и обстоит, – о рождении тайном, короче говоря, о рождении ребенка вне брака. Но если наследник престола родился во дворце и на этот счет есть все необходимые документы, то история моего детства кажется мне весьма странной.
Произнеся эти слова очень убежденно и, конечно же, вполне искренне, Тореро погрузился на какое-то время в глубокое раздумье.
Пардальян, знавший тайну его рождения и продолжавший наблюдать за ним с неослабным вниманием, подумал про себя: «Недурное рассуждение».
Наконец Тореро поднял голову; на его умном, тонком лице читалась нескрываемая грусть; он сказал:
– Существуют и другие причины, лежащие целиком в области чувств и заставляющие меня отвергать версию принцессы Фаусты. Вы ведь знаете, шевалье, – мне рассказали, что мой отец был замучен по приказу короля и в его присутствии. Я уже говорил вам, какую ненависть я испытывал к убийце моего отца. Не знаю, как это объяснить, но я по-прежнему ненавижу его. Теперь, когда я знаю, что король – мой отец, ненависть должна была бы растаять в моем сердце подобно тому, как тает под первыми лучами солнца снег. Однако повторяю: я по-прежнему его ненавижу. Вот видите, он просто-напросто не может быть моим отцом!