Но храбрец не учел уже описанного нами столпотворения. Пробиться сквозь такую плотную толпу оказалось делом нелегким. Он продвигался вперед очень медленно, слишком медленно для своего нетерпения.
Зажатый со всех сторон в толпе, сквозь которую он тщетно пытался протиснуться, он именно в коридоре узнал поразительную новость о французском дворянине.
Имени этого дворянина не называли, но дон Сезар не мог ошибиться. Только Пардальян был способен на такое проявление храбрости и великодушия. И если дон Сезар, не колеблясь, бросился на помощь своему врагу, то легко представить, какие усилия – впрочем, тщетные – он предпринял, устремляясь на помощь другу, который был ему так дорог. Как и у большинства присутствующих, у Тореро почти не оставалось сомнений: смельчака ждет неизбежная смерть.
Нет ничего более жестокого, нежели толпа зевак, жаждущих что-то увидеть, особенно если им не удается удовлетворить свое любопытство. Свора бездельников, заполнявших коридор, где им вовсе незачем было находиться, неопровержимо доказывала выдвинутую нами истину.
Тореро выкрикивал свое имя, громко доказывал, что непременно должен сразиться с быком, распихивал всех локтями, яростно пробивался вперед – ответом ему были лишь вялые улыбки. В толпе бормотали: «Тореро! А, это Тореро!», но ни пяди пространства ему не уступали.
И вот, сдавливаемый со всех сторон, кипя от ярости и гнева, снедаемый тревогой, кусая от отчаяния кулаки, дон Сезар был вынужден довольствоваться показаниями очевидцев – видевшие со своего места арену (или хотя бы ее краешек) рассказывали о происходящем, а затем эти рассказы переходили из уст в уста, обрастая многочисленными подробностями и комментариями. (Естественно, что все эти люди, толпящиеся в круговом коридоре, скажут потом: «Я там был. Я все видел и все слышал!»)
Громкий приветственный клич, последовавший за смертью быка, не смог избавить Тореро от беспокойства. Ведь он знал – в своем увлечении этими свирепыми схватками возбужденные зрители равно приветствуют животное и человека, если удар приводит их в восторг.
К счастью, последовавшие засим разъяснения принесли немного надежды. Юноше оставалось только прислушиваться, чтобы уловить самые различные восклицания:
– Бык рухнул как подкошенный!
– Одного, одного-единственного удара хватило, сеньор!
– И каким-то жалким кинжальчиком!
– Великолепно! Потрясающе!
– Вот это человек! Какая жалость, что он не испанец!
– И вот что поистине замечательно: это тот же самый дворянин, что на днях поколотил, ка: к вы знаете, этого беднягу, Красную Бороду, вот уж кому не везет так не везет, право слово!
– Как, тот же самый?
– Все обстоит именно так, как я имел честь сказать вам, сеньор. То он колотит Красную Бороду, то – спустя буквально несколько дней – подвергает свою жизнь опасности, чтобы спасти его. Как это храбро, благородно, великодушно!
– Но тогда, значит, это тот же храбрец, который осмелился разговаривать с нашим королем так, как мы не стали бы говорить со служителем из бычьего загона!
– Да, это наверняка он!
– Это тот самый, кто внушает такой ужас его высокопреосвященству Эспинозе, что тот, как передают, потерял всякий сон.
– Не может быть! Великий инквизитор?
– Да-да, не кто иной.
И так далее, и тому подобное…
Меньше чем за минуту Тореро узнал о поступках и подвигах Пардальяна в сто раз больше, чем тот сам поведал ему о себе со времени их знакомства.
И все-таки он еще не успокоился окончательно, когда благодаря движению в толпе, посторонившейся, чтобы пропустить триумфатора, очутился лицом к лицу с тем, кого он тщетно пытался спасти.
– Э, дорогой мой! – воскликнул Пардальян своим насмешливым тоном. – Куда это вы так спешите в полуголом виде?
Обрадованный тем, что видит друга невредимым и даже без намека на рану, Тореро объяснил, указывая рукой на окружавшую их толпу:
– Я хотел проникнуть на арену, но попал в эту давку и, как ни старался, так и не смог вырваться отсюда.
Пардальян оглядел толпу любопытствующих, которая теснилась перед ним, и восторженно присвистнул.
– Приходится признать, – сказал он, – что в такой давке это и впрямь нелегко.
Затем он обернулся и, видя, что дорога позади него свободна, добавил флегматично:
– Но теперь вы можете пройти. Путь свободен.
Слегка растерявшись, Тореро спросил:
– Куда пройти?
Пардальян ответил с самым простодушным видом:
– Разве вы не сказали мне, что направляетесь на арену? Вот я и говорю вам – дорога свободна.
Все больше удивляясь, Тореро поинтересовался:
– Какая дорога? Ведь я же шел туда из-за вас.
Машинальным жестом пощипывая усы, Пардальян посмотрел на весьма сомнительный костюм Тореро, перевел взгляд на обнаженную шпагу его руке, а со шпаги – на лицо и на нем, hi взирая на удивление, которое оно выражало данный момент, прочел следы пережитых молоды человеком жесточайших волнений…
Все эти детали, моментально им замеченных вызвали нежную улыбку на губах шевалье. Дружески взяв дона Сезара под руку, он сказал очень мягко:
– Раз вы искали именно меня, то вам впрямь не имеет смысла идти дальше. Давайте-ка лучше, дорогой друг, поболтаем у вас в шатре. Мне не нравится, – добавил он, слегка нахмурясь, – когда вокруг меня толчется столько нескромных личностей.
Эти слова, которые были сказаны достаточно громко, чтобы быть услышанными всеми, и те холодным тоном, что был ему присущ, когда его начинало одолевать нетерпение, сопровождаемые тому же повелительным взглядом, заставили самых настойчивых поспешно отступить.
Когда они наконец оказались в палатке, Тореро, все еще взволнованный, воскликнул: