Все эти разнообразные и бурные проявления чувств свидетельствовали о наступившей реакции. Дело в том, что в течение всего того времени, когда Тореро, доведя быка до ярости, ждал его нападения, – не отступая ни на пядь, со спокойной улыбкой, – тревога обуревала всех без исключения зрителей; можно было подумать, что жизнь прекратила в них всякое свое течение и сосредоточилась в блуждающих, налитых кровью глазах, которые неотступно следили за бешеным натиском животного – ведь только оно и нападало, а человек, бросая ему вызов, в последнюю секунду лишь уклонялся от наносимых ударов.
Что же тем временем происходило в королевской ложе? Как бы ни была сильна ненависть Филиппа к тому, кто напоминал ему о его несчастном супружестве, король все же сильно волновался: судорожно сжатые челюсти и необычайная бледность выдавали его.
Фауста, обычно совершенно невозмутимая, не могла сдержать дрожи при мысли о том, что один неверный шаг, одно неверное движение, одна секунда невнимания – и молодой человек, на которого она возложила все свои надежды и с которым связывала честолюбивые мечты, будет мертв.
И только Эспиноза оставался непоколебимо спокойным. Но было бы несправедливо, если бы мы не сказали: на протяжении бесконечно долгих минут, в течение которых человек бесстрастно ожидал яростных атак животного, все те из знатных сеньоров, кому было известно, что дон Сезар обречен, молились, однако, чтобы удары быка миновали его.
Вскоре то подобие безумия, что овладело толпой, превратилось в исступленное ликование; всеобщему восторгу, безудержному, неописуемому, не было предела.
Однако бой еще не был окончен.
Тореро добыл трофей. Он стал победителем и теперь мог уйти. Но всем было известно: никогда не убивая быка, он тем не менее положил себе за правило прогонять его с арены, действуя в одиночку и без оружия.
Точка была еще далеко не поставлена; с помощью многочисленных и разнообразных уловок вроде тех, что он с таким успехом только что продемонстрировал, ему нужно было заманить животное к выходу. Для этого он должен был сам стать перед воротцами и в последний раз подставить себя под возможный удар.
Когда спокойный и изящный Тореро ожидал столкновения с быком, размахивая развевающимся плащом, он находился посередине арены. У него оставалась надежда на спасение – в случае необходимости он мог отойти назад. Сейчас же всякое отступление делалось совершенно невозможным. Он мог лишь податься вправо или влево.
Стоило его помощнику, в чьи обязанности входило открывать ворота, через которые должен был стремительно пробежать бык, замешкаться хоть на сотую долю секунды – и дону Сезару пришел бы конец. Это был самый опасный момент боя.
И не следует забывать: прежде чем этот самый опасный момент наставал, Тореро проделывал огромное количество рискованнейших выпадов, и все это время его жизнь висела на волоске Игра могла оказаться короткой, а могла тянуться невыносимо долго. Это зависело от быка.
Толпа знала все это. Она перевела дух и собралась с силами, дабы быть в состоянии перенести те потрясения, которые были связаны с концом боя.
Когда бык будет изгнан с арены, Тореро получит право положить добытый им трофей к ногам своей избранницы – но только тогда, не раньше. Так он решил сам, раз и навсегда.
Сегодня, однако, ему было бы отказано в этом невинном удовольствии, честно, согласимся, им заслуженном, ибо именно этот момент избрали для его ареста.
И потому пока дон Сезар с беззаботной отвагой рисковал жизнью единственно ради чувства собственного удовлетворения – желая достичь цели, им самим для себя поставленной, и изгнать быка с арены, – коварный Эспиноза отдавал последние распоряжения в предвидении того, что вскоре должно было произойти.
Круговой коридор был заполнен до отказа, но на сей раз не толпой дворян, а многочисленными группами солдат, вооруженных надежными аркебузами – они были предназначены для устрашения бунтовщиков, если вдруг в народе произойдет возмущение.
Все эти войска находились напротив скамей для знатных зрителей – иными словами, солдаты занимали позиции с той стороны, где толпилось простонародье. И это понятно: на скамьях сидели приглашенные дворяне, тщательно отобранные, – по мнению великого инквизитора, на них можно было положиться, так что никакой необходимости охранять площадь с этой стороны не существовало. Охрану несли те, кто в данный момент здесь находился и кто, в случае надобности, мог мгновенно превратиться в воинов.
Следуя этой же логике, все силы были сосредоточены там, где мог вспыхнуть мятеж; в той части площади уже теснилось множество солдат и офицеров – молча, сохраняя образцовый порядок, они ждали условного сигнала, чтобы выбежать на арену и сделать ее полем боя.
Если бы начался мятеж, простонародье неминуемо бы столкнулось с сотнями вооруженных людей в касках и кирасах, не считая тех, что занимали прилегающие улицы и дома, окаймляющие площадь, – эти последние отряды предназначались для того, чтобы замкнуть кольцо с тыла.
Короче говоря, толпа обязательно бы оказалась между двух огней.
Людям, в чьи обязанности входил арест Тореро, оставалось, следовательно, лишь отвести его поближе к скамьям, где все присутствующие были их союзниками. Ничто не должно было отвлечь их от этой совершенно четко сформулированной задачи – обязанность противостоять черни, если понадобится, была возложена на войска.
Все эти передвижения военных осуществлялись, как мы уже сказали, в то время, пока Тореро, сам того не подозревая, отвлекал внимание зрителей – оно полностью сосредоточилось на дерзких выпадах, выполняемых им с намерением заманить быка к выходу с арены.
Среди тех, кто ни о чем не знал, лишь очень немногие обратили внимание на передвижения войск; все остальные завороженно следили за зрелищем и вовсе не собирались отрываться от него хоть на секунду. Те же, кто все-таки что-то заметил, не придали этому никакого значения.