И, повернувшись к Пардальяну, который с презрительной улыбкой на губах терпеливо ожидал конца этой беседы, он громко воскликнул:
– Эй, господин де Пардальян, не считаете ли вы, что настал подходящий момент для того, чтобы преподать скверному ученику вроде меня один из тех замечательных уроков, на какие способны только вы? Взгляните на ряды блистательных воинов, окружающих вас. Вам не сыскать более благодарной публики, способной оценить те мастерские удары, которые вы вот-вот мне нанесете!
Пардальян отлично знал: что бы он сам ни говорил, Бюсси-Леклерк – человек храбрый. Он отлично знал, что смерть не страшила его противника. Но шевалье понимал и другое: больше всего на свете бретер боялся именно того, о чем говорил только что с презрительной усмешкой, – позорного поражения при свидетелях.
Однако как-то слишком уж уверенно, если не сказать – нагло, вел себя нынче Бюсси с тем, кого вынужденно признавал своим учителем фехтования.
Чем же объяснялось, что Бюсси-Леклерк осмелился вызвать его на эту необычную дуэль в присутствии солдат, которые станут свидетелями его унижения? Ведь не мог же он заблуждаться до такой степени, чтобы подумать, будто он и впрямь выйдет из схватки победителем?
Внезапно Пардальяна осенило: за этой поразительной уверенностью скрывается какая-то вероломная уловка. Но какая? Еще несколько мгновений назад ему бы и в голову, не пришло усомниться в искренности записного бретера. Но, видя его подозрительное поведение, услышав про его сговор с Фаустой (ведь оба – и Бюсси, и принцесса – не таясь, говорили об этом), Пардальян почувствовал, что его охватывают подозрения.
Он быстро огляделся вокруг – он решил, что его хотят застать врасплох, напав на него сзади.
Но нет, солдаты, неподвижно застыв, ждали, когда им отдадут приказ, а офицеры, со своей стороны, по-видимому, равнялись в своих действиях на Бюсси. Шевалье тряхнул головой, отгоняя осаждавшие его мысли, и язвительно спросил:
– А если вдруг я вам скажу, что в теперешних условиях мне не подобает принимать ваш вызов?
– В таком случае я, в свою очередь, скажу, что вы, уверяя, будто выбили оружие у меня из рук, просто-напросто хвастались. Я скажу, – продолжал Бюсси, разгорячившись, – что господин де Пардальян – фанфарон, хвастун, бахвал и лжец. И если, чтобы заставить его биться, придется прибегнуть к последнему способу, который используют только тогда, когда имеют дело с трусами, – ну что ж, я готов хлестнуть его своей шпагой по лицу, прямо здесь, сейчас, на глазах у всех этих доблестных воинов.
С этими словами Бюсси-Леклерк сделал шаг вперед и поднял шпагу, чтобы ударить ею шевалье по лицу.
В этом жесте, в этом неслыханном вызове, брошенном человеку, которого вот-вот намеревались арестовать, было нечто такое низкое и омерзительное, что некоторые испанские офицеры содрогнулись от отвращения и глухо зароптали.
Но Бюсси-Леклерк, охваченный яростью, не заметил этого неодобрения.
Что касается Пардальяна, он только поднял руку, и этого простого движения оказалось достаточно, чтобы бретер опустил шпагу.
– Я считаю, что удар был нанесен, – холодно сказал Пардальян чуть слышным голосом, от которого по спине Бюсси-Леклерка пробежал холодок.
Шевалье сделал два шага вперед и приставил указательный палец к груди Бюсси.
– Жан Леклерк! – произнес он с ужасающим спокойствием. – Я знал, что вы подлец и ничтожество, но я не знал, что вы еще и трус. Теперь вы окончательно упали в моих глазах. Вы не осуществили ваше гнусное намерение до конца, но вы заплатите за него кровью. Держись, Жан Леклерк, сейчас я тебя убью!
Произнеся эти слова, он чуть отступил и вытащил свою шпагу из ножен.
Тут его взгляд упал на оружие, только что им извлеченное. Это была та самая чужая шпага, которую он подобрал во время своей схватки с Центурионом и его людьми, та самая шпага, которая показалась ему до такой степени подозрительной, что он даже на какой-то миг вступил с собой в спор, размышляя, не вернуться ли ему обратно, чтобы сменить ее.
Теперь же, когда он увидел этот клинок в своей руке, прежние подозрения вновь нахлынули на него, и им овладело смутное беспокойство. Пардальяну показалось, что Бюсси-Леклерк взирает на него с насмешливым видом, как человек, знающий всю подоплеку дела.
Шевалье еще раз взглянул на шпагу, а затем – на Бюсси-Леклерка, словно желая проникнуть в глубину его души. Очевидно, встревоженная физиономия бретера не внушила ему никакого доверия, ибо он снова принялся осматривать шпагу.
Покрепче ухватившись за эфес, он стал сгибать и разгибать клинок. Он уже проделывал такое несколько часов назад, на улице, и не обнаружил тогда ничего странного. Вот и на этот раз шпага показалась ему гибкой и прочной. Он не заметил в ней никакого изъяна.
И однако он чувствовал что-то неладное, связанное именно с клинком; к сожалению, у него уже не оставалось времени, чтобы проверить клинок со всех сторон, как и подобает, и раскрыть эту загадку.
Тоном, который, по мнению Пардальяна (возможно, предвзятому), прозвучал невероятно фальшиво, Бюсси-Леклерк издевательски пробормотал:
– Смерть всем чертям! Сколько приготовлений! Эдак мы никогда не закончим.
И тотчас же встал в боевую стойку, проговорив с равнодушным видом:
– К вашим услугам, сударь.
Если до сих пор он выглядел как человек, не владеющий собой, то теперь он обрел хладнокровие и изумительное самообладание; его поведение было безупречным.
Пардальян тряхнул головой, будто говоря:
«Жребий брошен!»
И, глядя противнику прямо в глаза, сжав зубы, он скрестил с ним шпагу, прошептав:
– Начнем!
Ему показалось (впрочем, может быть, он и ошибался), будто Бюсси-Леклерк, увидев, что он, шевалье, вступил в бой, вздохнул с облегчением; в глазах бретера промелькнул огонек скрытого торжества.