– Три дня не есть и не пить, – поморщился Пардальян. – Черт! Может, лучше сразу проглотить яд? Да, но вдруг все-таки Чико улыбнется удача? Гм… Что же делать? Ладно! В конце концов, три дня поста меня не убьют, чего не скажешь о яде, который наверняка подействует мгновенно. Тем более что на самом деле поститься придется не три дня, а только два, потому как я не доел вчерашний ужин. Раз я ел его вчера и все еще не умер, значит, у меня есть все основания считать его неотравленным.
Придя к такому выводу, Пардальян разделил на две части остаток прошлой трапезы и немедленно приступил к первой из них. Доев все до крошки, он с сожалением посмотрел на вторую – очень, надо признать, небольшую порцию – и запер ее в сундуке для одежды. Затем шевалье принялся терпеливо ждать.
Он казался совершенно спокойным, однако на лбу его выступили бисеринки пота. А вдруг, пока он спал, в остатки ужина подмешали яд? Пардальян, разумеется, был храбрец и отменно умел владеть собой, но все же целых два часа он провел в смертельной тревоге.
Между тем ему принесли завтрак. Молчаливые монахи были явно удивлены бесследным исчезновением остатков вчерашнего ужина. Впрочем, поскольку заключенный отказался завтракать, они решили, что он сильно проголодался и только что поел. Тюремщики в рясах оставили стол накрытым и удалились, как всегда, не сказав ни слова. Уверившись в том, что его не отравили, – во всяком случае, пока, – Пардальян стал размышлять. Он подумал о Чико: глубокая привязанность человечка очень тронула его. Шевалье, конечно, не особенно надеялся на карлика, ведь он привык всегда и во всем полагаться только на самого себя. Однако при этом он старался обращать себе на пользу любой удобный случай, а, как знать, не вызовет ли один из таких случаев неожиданное вмешательство Чико?.. Как бы то ни было, решил он, следует принять во внимание совет Чико и не лезть на рожон.
По правде говоря, его немного удивляло, что Фауста и Эспиноза не придумали какой-нибудь более мучительной и изощренной пытки, но, с другой стороны, он ведь не знает, что за яд ему приготовили. Может, эта отрава заставит его страдать в течение нескольких минут сильнее, чем жесточайшая из пыток…
Тут его размышления прервал приход великого инквизитора.
«Наконец-то! – подумал Пардальян. – Сейчас все обязательно прояснится».
И он собрался с силами и приготовился к борьбе, потому что знал: свидание с таким противником – это настоящий поединок. Эспиноза вошел с каменно-неподвижным бесстрастным лицом. Его непринужденная, но в то же время сдержанная манера держаться не скрывала в себе ни тени вызова, ни малейшего намека на то, что он доволен своим успехом. Казалось, один благородный человек пришел навестить другого – вот и все.
Между тем этому посещению предшествовали длительные приготовления со стороны кардинала.
Когда Пардальян был схвачен людьми Эспинозы, последний направился прямиком в Тур-де-Лор, где лекарь-монах недавно вылечил по его приказу кардинала Монтальте и герцога Понте-Маджоре, страстно ненавидящих шевалье.
Эспиноза собирался использовать их влияние и оказать давление на конклав с тем, чтобы вновь избранный папа пришелся ему, великому испанскому инквизитору, по вкусу. Несомненно, он умел навязать свою волю другим: хотя кардинал и герцог сопротивлялись, они все же были вынуждены признать себя побежденными. Понте-Маджоре не был священником и поэтому ни на что лично не надеялся, а вот Монтальте, князь церкви, мог рассчитывать стать преемником своего дяди Сикста V. Однако Понте-Маджоре казался более недовольным.
Эспиноза понимал: чтобы окончательно сломить сопротивление этих завистников, ему нужно убедить их в том, что они могут покинуть Фаусту, ничего не опасаясь со стороны Пардальяна. Он не колебался ни секунды.
Хотя раны недавних дуэлянтов едва зарубцевались, Эспиноза, не дав им хорошенько окрепнуть, провел Монтальте и Понте-Маджоре в монастырь Святого Павла и отпер перед ними дверь комнаты Пардальяна, где тот крепко спал под влиянием сонного зелья, подмешанного ему в вино.
Затем Эспиноза рассказал, что именно он собирается сделать с Пардальяном. Видимо, то, что он им сообщил, было ужаснее тех мук, которые могли бы придумать для шевалье герцог и кардинал: они переглянулись, и бледность их лиц, хриплое дыхание и сжатые зубы выдали их волнение.
Они уехали, уверенные, что отныне Пардальяна больше не существует. Что касается Фаусты, то, выполнив свою миссию, они легко сумеют ее отыскать. Пока же, освободившись от этого ужасного Пардальяна, они вновь с завистливой ненавистью принялись следить друг за другом.
– Господин шевалье, – тихо, как бы извиняясь, сказал Эспиноза, – я в отчаянии, что вынужден был применить к вам насилие.
– Господин кардинал, – вежливо ответил Пардальян, – поверьте, я чрезвычайно тронут.
– Но все-таки признайте, сударь, что я сделал все, чтобы избежать этой неприятной крайности.
Я вежливо предупредил вас о том, что лучше всего вам было бы вернуться к себе во Францию.
– Я охотно признаю, что вы меня вежливо предупредили. Хотя, по правде говоря, я не могу назвать вежливым тот способ, которым вы меня захватили. Черт возьми, сударь, чтобы справиться со мной одним, вы подняли на ноги целый полк! Признайте в свою очередь, что это все-таки слишком.
– Теперь, по крайней мере, две вещи должны быть вам совершенно понятны, – сказал Эспиноза серьезно. – Во-первых, то значение, которое я придавал вашему аресту, и, во-вторых, мое глубокое уважение к вашей силе и доблести. Мы оказали вам честь, уделив такое внимание вашей персоне.
– Честь – это серьезно, я согласен, – ответил Пардальян с любезной улыбкой. – Во всяком случае, происшествие со мной имеет одно преимущество: теперь я могу не волноваться за будущее своей страны. Ваш господин никогда не будет царствовать над нами. Ему нужно отказаться от этой мечты.