Чтобы дать отдых глазам, все еще помнящим ужасные образы, Пардальян решил перевести взгляд на цветы, аромат которых наполнял воздух. Вдруг он вздрогнул и прошептал: «Что за чертов садик! Ничего не понимаю!»
В ширину сад имел примерно десять-двенадцать метров: от лестницы, по которой только что спустился Пардальян, до ветхого одноэтажного здания.
В длину, от стены до другого такого же здания, садик насчитывал метров тридцать. Таким образом, он был окружен тремя постройками (включая сюда то здание, в котором находилась галерея) и высокой стеной.
Но не это удивило Пардальяна, а то, что в саду была зачем-то высокая решетка с толстыми частыми прутьями.
Это оказалась огромная ужасная клетка. До самого ее верха по прутьям взбирались вьющиеся растения, образуя купол зелени и частично скрывая то, что происходило внутри.
Эспиноза и Пардальян, сопровождаемые толпой монахов, повернули налево и направились к одному из зданий. Вдруг шевалье услышал страшный шум, доносящийся из другого угла клетки, видеть который не позволяла завеса из зелени. Гул приближался, казалось, за решеткой происходила какая-то толкотня. Тут ветви зашевелились, и из листвы вынырнули человеческие головы.
Пардальян увидел изможденные, худые лица, горящие глаза.
Внезапно эти люди жалобно завыли, протягивая костлявые руки:
– Хлеба!.. Хлеба!.. Есть!.. Есть!.. Почти сразу же раздался грубый окрик:
– Подождите, собаки, сейчас я вас загоню в конуру!
Послышались удары бича, вой усилился. Люди стали разбегаться.
Бич со свистом рассекал воздух, и за каждым ударом следовал приказ: «В конуру! В конуру!»
Все это произошло мгновенно. Пардальян с тоской посмотрел на клетку и подумал: «Какую еще гнусность приготовил мне этот палач?»
Эспиноза остановился перед зданием. Один из монахов отделился от остальных и открыл большие деревянные ставни. За ними оказалась зарешеченная дверь, а за этой дверью – что-то вроде ямы.
В грязи, среди нечистот, сидел на корточках полуголый человек. Ослепленный волной света, с минуту он оставался неподвижным и только моргал. Затем он резко выпрямился, завыл и стал прыгать на решетку, пытаясь схватить тех, кто наблюдал за ним снаружи.
Видя, что это ему не удается, человек принялся грызть железные прутья, не переставая выть. Вдруг сверху в яму на одержимого обрушился поток воды. Тогда он отпустил прутья и забегал по яме, но ливень преследовал его повсюду. Скоро вой сменился еле слышными стонами. Несчастный стал задыхаться и упал в изнеможении посреди своего загона, заливаемый мощными струями воды.
Внезапно этот ужасный дождь прекратился. Дверь открылась, и внутрь вошел монах с плетью. Он остановился, ожидая, пока наполовину задохнувшийся человек очнется.
Несчастный открыл глаза и увидел монаха. Видимо, он знал, какая участь ему уготована, потому что, прежде чем монах шевельнулся, он вскочил и принялся кружить по яме, непрерывно завывая. Спокойно, не торопясь, приподняв полу рясы, чтобы не запачкать ее, монах направился к своей жертве. Каждый шаг он сопровождал ударом плетью наотмашь. Человек метался направо и налево, но не решался вступить в борьбу со страшным противником. Казалось, укротитель хлещет дикого зверя, который рычит, не осмеливаясь броситься на своего палача.
Очень скоро жертва, обессилев, снова рухнула на землю. Безжалостный монах продолжал стегать человека, пока не убедился, что тот не потерял сознание. Тогда он прицепил свою плетку к поясу и спокойно вышел, все так же аккуратно приподнимая рясу. На узника монах даже не оглянулся.
Пока палач закрывал ставни, Эспиноза объяснил с безразличным видом:
– Возможно, это самая суровая пытка из всех, что вы видели. Этот человек при жизни был герцогом и испанским грандом. Совершенное им преступление требовало особого наказания. Не могло быть и речи об обычной процедуре. Он был незаметно схвачен и доставлен сюда… как и вы. Ему дали выпить одну микстуру, приготовленную преподобным отцом из этого монастыря. Это питье отупляюще действует на мозг. У того, кто имел несчастье проглотить достаточную дозу, через некоторое время мутится рассудок. Тогда мы делаем следующий шаг. Сначала его сажают в карцер, который я не могу вам показать, потому что сейчас в нем никого нет. Проходит несколько дней, и осужденный становится близок к сумасшествию. Некоторые выходят оттуда абсолютно безобидными дурачками. У других еще бывают иногда моменты просветления; эти опасны. Таких мы помещаем в карцер, который вы только что видели, и, когда в течение нескольких недель с ними обращаются, как с этим бедным герцогом, они окончательно сходят с ума. Теперь они знают только своего сторожа, которого ужасно боятся, и мы можем, ничего не опасаясь, немного облегчить их участь, позволяя этим людям жить вместе, на свежем воздухе, вот в этой клетке.
Давая эти объяснения со своим всегдашним спокойным видом, Эспиноза вел Пардальяна прямо к железной клетке.
Шевалье трясло от негодования, однако его лицо выражало лишь холодное бесстрашие.
Монахи раздвинули листву, и Пардальян увидел человек двадцать несчастных в мерзких лохмотьях, тощих как скелеты, бледных, обросших волосами. Одни из них сидели на корточках и грелись на солнце. Другие ходили туда-сюда, как дикие звери в клетке; кто-то смеялся, кто-то плакал. Почти все держались порознь.
Как только узники увидели посетителей, все без исключения прильнули к решетке. Они не угрожали, как герцог, они умоляли. Их бледные губы шептали страшные слова, уже слышанные Пардальяном: «Хлеба! Есть!»
Один из монахов взял заранее приготовленную корзину и высыпал через ограду ее содержимое.