— Мне надо сдавать экзамен за третий класс гимназии, — потупившись, ответила Лена.
— Ты просто необыкновенная женщина, — восхищенно заметила Одетта.
— Кто? Я? Не смею спорить с госпожой графиней, но поверьте, синьора, во мне ничего необыкновенного нет, — возразила Лена.
— Но ты ведь не станешь отрицать, что крестьянки, как правило, не изучают латынь, — пояснила графиня.
— Ох, это как раз мое слабое место, — со вздохом призналась Лена. — Мне с таким трудом даются неправильные глаголы… Не говоря уж о переводах с итальянского на латынь.
Они подошли к зданию школы, куда уже стекались со всех сторон группки учащихся. Многие из них здоровались с Леной.
— А ты не хотела бы поработать у меня? — вдруг спросила Одетта.
— Работа мне бы очень пригодилась, но мы живем в Луго. От Котиньолы это довольно далеко. — Лена изо всех сил старалась не выдать голосом своего волнения.
— Ты могла бы возвращаться в Луго каждое воскресенье. Мне нужна камеристка.
— А что такое «камеристка»? — в замешательстве спросила Лена.
— Личная горничная. Служанка, уделяющая все свое внимание только мне и никому другому. Это простая работа и совсем не обременительная, — пообещала Одетта.
— А как же моя школа?
— Ладно, будешь возвращаться в Луго на субботу и воскресенье. На неделе у тебя будет свободное время, чтобы готовить уроки. Я даже могла бы помочь тебе с неправильными глаголами. Что скажешь?
Судьба в эту минуту уже стучала в ее дверь. Лена решила, что примет предложение. Но необходимо было соблюсти приличия.
— Прежде чем дать ответ, я должна поговорить со своим мужем. Благодарю вас, госпожа графиня. — Она попрощалась и вошла в здание школы.
Глава 12
— Значит, ты хочешь стать прислугой, — презрительно хмыкнул Тоньино.
— Я же не говорю, что хочу стать воровкой! — обиделась Лена.
Они сидели за столом и ели суп из сушеных каштанов, последних из тех, что остались от прошедшей зимы. Джентилина, как всегда, предпочла съесть свой обед, сидя ближе к огню.
— Не нравится мне, что хозяйка будет тобой командовать, — буркнул Тоньино.
— А ты? Разве нельзя то же самое сказать и о тебе?
— У меня одна хозяйка: земля. Я служу земле, Лена. Это древнее благородное ремесло. Ты же готова служить особе, чье поведение, прости меня господи, весьма предосудительно. Это избалованная, капризная женщина. Знаю, знаю, что ты собираешься мне сказать: она будет тебе хорошо платить. Все верно, но платить она будет за удовольствие видеть тебя униженной. Она предлагает деньги, чтобы купить твое достоинство. Неужели ты этого не понимаешь?
— Я понимаю одно: ты не хочешь, чтобы я оставляла тебя одного на целую неделю, и под надуманным предлогом пытаешься заставить меня отказаться. Только не надо мне голову морочить. Не проще ли прямо сказать правду?
— Ты давно уже меня оставила, Лена, — тихо сказал Тоньино с безысходным отчаянием в голосе. — Хоть мы и живем под одной крышей и даже спим в одной постели, ты далека от меня.
Лена не ответила.
— Оставь ее, Тоньино, пусть делает как знает, — вмешалась Джентилина. — Женщину, как птицу, не удержишь в клетке.
— Вы правы, мама, — вздохнул Тоньино. — К тому же любая работа, даже самая черная, достойна уважения, если выполнять ее честно. И потом, я знаю, ты хочешь использовать свои заработки, чтобы мы могли перебраться в Америку. Но не забывай: у господ по семь пятниц на неделе. Сегодня зовут, а завтра того и гляди прогонят. Если такое случится, помни: здесь твой дом, а я твой муж, твоя единственная опора в жизни. Все остальное не в счет. Ладно, иди работать к графине. Я буду заезжать за тобой по субботам и провожать в школу, а в воскресенье вечером буду отвозить тебя обратно в Котиньолу. Заодно у меня будет повод повидать твоего брата Аттиллио и узнать, что он собирается дальше делать с моей землей. Я еще не видел ни чентезимо из арендной платы, что он мне должен.
— А что я тебе говорила? Да ему проще руки лишиться, чем раскошелиться хоть на грош, — напомнила Лена. — Спасибо, Тоньино, я была уверена, что ты поймешь, — добавила она чуть погодя.
С утра пораньше Тоньино запряг лошадь в повозку, пока Лена укладывала в холщовую сумку школьные учебники и смену одежды. По всей усадьбе уже распространился слух о том, что она идет служить в графский дом, и все женщины высыпали во двор, чтобы с ней попрощаться.
Они всегда были добры и внимательны к ней, но никогда не принимали ее в свою компанию: слишком уж сильно Лена от них отличалась. Ее сдержанность и скрытность, ее худенькая фигурка вечного подростка, наконец, ее страсть к учебе делали ее ни на кого не похожей. Как в Котиньоле, так и в Луго ее считали чужой, и сейчас вокруг ее отъезда уже рождалось множество слухов и кривотолков.
— В один прекрасный день она уедет с господами в Рим. Ей больше пристало жить в городе, чем в деревне, — говорили одни.
— Этот бедняга Тоньино никогда больше ее не увидит, — шептали другие, сочувственно цокая языками.
Маленькая Антавлева тоже прибежала попрощаться с подругой.
— Я буду скучать по тебе, — прошептала она на ухо Лене, обнимая ее.
— Что ты такое говоришь? Я же не на край света уезжаю. В субботу вернусь, а ты после школы зайдешь меня навестить, — заверила ее Лена.
— Гляди в оба, Лена. Мой папа говорит, что графиня… Ну, в общем, она… немного того…
— Немного чего? — улыбнулась Лена.
— Ну, немножко чудная, — шептала девочка, жарко дыша ей в ухо.
— Ну и что же? — Лене стало смешно.
— Надеюсь, она не будет тебя обижать. Мой папа говорит: чужой хлеб горек, у него семь корок.
— Все будет хорошо, вот увидишь. Не беспокойся обо мне. — Лена с благодарностью поцеловала малышку в щеку.
— А когда вернешься, расскажешь мне все-все-все? — спросила Антавлева.
— Обещаю. А сейчас извини, мне пора ехать, — улыбнулась на прощание Лена, с трудом высвобождая шею из цепких детских ручонок.
Она уложила на повозку свой холщовый мешок, попрощалась с плачущей Джентилиной и напоследок еще раз напомнила, что вверяет Тоньино ее материнской заботе на время своего отсутствия. Наконец Лена села рядом с мужем, и повозка тронулась.
Путешествие показалось ей бесконечно долгим. Тоньино замкнулся в угрюмом молчании.
Только когда перед ними наконец раскрылись ворота старинной виллы графа Сфорцы, Лена смогла облегченно перевести дух.
Пока она с любопытством оглядывалась кругом, им навстречу вышел один из слуг. Лена впервые оказалась в огромном саду, который в детстве много раз видела лишь издали. Она залюбовалась живыми изгородями, подрезанными с геометрической точностью, цветочными клумбами, розовыми и голубыми вьюнками, цепко обвивавшими ствол столетней магнолии. Все это буйство цветов и запахов служило как бы рамой, смягчавшей строгий и неприступный на вид фасад виллы. В центре высокие каменные ступени крыльца вели к парадному входу. У подножия лестницы, как демоны ада, скалили зубы два свирепых черных добермана. С высокой стены, окружавшей сад, за ними с невозмутимостью сфинкса следил кот.
— Это вы — новая горничная графини? — спросил слуга в жилете в желтую и серую полоску.
Он говорил с южным акцентом и напомнил Лене школьного учителя математики, любившего повторять: «История знает трех великих математиков: это Архимед, Пифагор, а о третьем умолчим из скромности». Улыбнувшись воспоминанию, она кивнула в ответ.
— А это мой муж, — сказала Лена, слезая с повозки.
— Вам не следовало въезжать с этой стороны. Для слуг существует черный ход, — сделал замечание встречающий. — Но теперь уж что говорить… Словом, вы, добрый человек, можете отправляться своей дорогой, — и он сопроводил свои слова величественным и плавным жестом, отпуская Тоньино на все четыре стороны.